Я судорожно кивнула, опуская глаза. В груди заныло от униженной гордости. Да, тетка Агата, которая вырастила меня, права была – куда мне, замарашке, о лучшей доле мечтать? Знай свой шесток, Адель, и не дергайся. Может, когда-нибудь за примерную службу тебе и перепадет краешком глаза на блеск и роскошь поглядеть. А пока довольствуйся задворками да черными лестницами…

Взгляд Марты смягчился. Она погладила меня по голове, будто маленькую.

– Не кручинься, девонька. Привыкнешь еще, освоишься. Главное – слушайся старших да не высовывайся. Мы, прислуга, друг за дружку держимся. Если что, я тебя в обиду не дам. И Брунгильда наша хоть и строга, но справедлива. Честно служи – она оценит.

Я через силу улыбнулась, благодарно кивнув. Спрятав лицо в капюшон, я последовала за Мартой в неприметную дверь. Переступив порог и очутившись внутри, я на миг замерла, потрясенная открывшимся зрелищем. Даже скромный коридор для прислуги поражал воображение и наполнял трепетом.

Узкий, извилистый, он петлял и разветвлялся, словно лабиринт. Стрельчатые своды терялись в полумраке, давили и нависали, порождая чувство затерянности и ничтожности. Редкие масляные лампы тускло мерцали на стенах, бросая неверные блики на потемневший от времени камень. По углам таились густые тени, шептавшие о тайнах и безумствах прошлого.

Глядя на этот сумрачный, бесконечный лабиринт, я вдруг ощутила себя крошечной и беззащитной. Словно мышка, юркнувшая в стены огромного, древнего замка. Мышка, чья жизнь может оборваться в любой миг по прихоти ленивого кота или капризной хозяйки.

Но в то же время я чувствовала странное, болезненное возбуждение. Ведь эти потайные ходы пронизывали всю Академию, тянулись на многие мили, соединяя ее затаенные уголки. Здесь, вдали от глаз надменных господ, бурлила и кипела своя, потаенная жизнь.

По узким переходам сновали слуги, таская воду и дрова, охапки белья и подносы с едой. Мелькали серые робы, стоптанные башмаки, сосредоточенные усталые лица. Люди двигались молча и слаженно, будто рабочие пчелы в улье. Никто не задирал носа, не требовал поклонов и реверансов. Здесь все были равны в своем подневольном служении.

Я поспешила за Мартой, нырнула вслед за ней в очередной проход. Узкий коридор вел все глубже, ветвясь и извиваясь. Редкие факелы слабо тлели, грозя вот-вот погаснуть. Под ногами хрустели какие-то огрызки и очистки, шуршали тараканы и сороконожки. Пахло сыростью, плесенью и чем-то кислым и прогорклым. Того и гляди, из темного угла выскочит крыса величиной с собаку и вцепится в ногу.

Словно услышав мои мольбы, Марта вдруг остановилась у очередной развилки.

– Ну вот, Аделька, почти и пришли, – улыбнулась она. – Как раз к обеду поспеем. Сперва на кухню заглянем, повару представлю.

Я только кивнула, сглотнув вязкую слюну. В животе предательски заурчало. Словно в ответ на мои мысли, из-за угла вдруг повеяло умопомрачительными ароматами. Пряная зелень, жареное мясо, свежая выпечка… У меня аж голова закружилась, рот наполнился слюной. Ноздри затрепетали, жадно втягивая одуряющие запахи. Кухня! Неужели мы и правда туда идем?

Видимо, что-то такое отразилось на моем лице. Потому что Марта вдруг остановилась и погрозила пальцем:

– Но-но, больно не обольщайся! Господских харчей нам не видать, как своих ушей. Ихняя еда – она и пахнет по-ихнему, не чета нашей. Нам, прислуге, отдельный котел варят, попроще. Так что не жди пирогов с зайчатиной, радуйся, если жидкой кашей разживешься.

– Знакомься, Адель. Это наш Аттикус, старший повар. Лучше с ним сразу подружись, а то загоняет так, что света белого не взвидишь. И не смотри, что вид свирепый – добряк он, каких поискать. По-своему, по-поварски, заботится.

Аттикус расплылся в широченной улыбке, сверкнув крепкими желтоватыми зубами.

– Ух, хороша девка! – одобрительно пробасил он, окинув меня цепким взглядом. – Тощевата только, ничего, отъедим, отпоим, бока нагуляешь – женихи драться будут! А ну-ка, тащи ей миску каши да кусок мяса, Марта. Негоже новенькой натощак в первый день горбатиться.

Не успела я и глазом моргнуть, как передо мной очутилась дымящаяся миска, полная ароматной гречневой каши с кусочками тушеного мяса. От одного запаха закружилась голова и потекли слюнки. Набросившись на еду, я умяла все в два счета, обжигаясь и давясь от спешки.

Утерев тыльной стороной ладони рот, я смущенно глянула на повара. Тот довольно хохотнул.

– Ай, молодца! Люблю, когда с аппетитом трескают. Ладно, отдохни чуток, а там за дело.

Пока я приходила в себя после сытного завтрака, Марта окинула меня критическим взглядом. Цокнув языком, она всплеснула руками:

– Ну и вид у тебя, прости пресветлая Дева. Платье замызганное, патлы как воронье гнездо. Так дело не пойдет. Пойдем-ка переоденем тебя в форму, да причешем. Негоже прислуге Академии как оборванке ходить.

И подхватив меня под локоть, моя наставница потащила куда-то в недра кухни. Там, в закутке за печами, обнаружился ворох одежды. Порывшись, Марта извлекла серое льняное платье, белый передник и чепец.

– На, держи. Это твоя униформа. Носи бережно, стирай вовремя. Форма – лицо прислуги, так-то.

Торопливо облачившись в обновки, я критически оглядела себя. Платье было простым, но чистым и даже по размеру. Руки сразу зачесались взяться за дело.

Марта одобрительно оглядела меня и улыбнулась.

– Ну вот, совсем другое дело! Теперь хоть на человека похожа. Ладно, пошли к Брунгильде.

Только сейчас, замерев перед дверью старшей над прислугой, я вдруг осознала всю важность предстоящей встречи. Если госпожа Брунгильда невзлюбит меня, то точно выгонит взашей, не посмотрит на протекцию Марты. И тогда все – прощай, мечты о новой жизни.

Сглотнув ком в горле, я робко поскреблась в дубовую створку. В ответ раздалось резкое "Войдите!", и я, спотыкаясь, нырнула внутрь.

Комнатка была маленькой и аскетичной. Узкая железная кровать, застеленная серым одеялом. Грубый стол, заваленный какими-то бумагами и счетными книгами. Одинокий стул. Ни ковров, ни картин, ни безделушек. Обстановка полностью соответствовала хозяйке, словно отражая ее суровый нрав.

Госпожа Брунгильда была женщиной лет пятидесяти, высокой и поджарой, будто жердь. Узкое лицо бороздили глубокие морщины, впалые щеки покрывала нездоровая бледность. Тонкие бескровные губы кривились, как от лимона. Водянисто-серые глаза холодно щурились из-под кустистых бровей. Жидкие пепельные волосы с проседью были стянуты в тугой пучок. Форменное серое платье висело мешком на костлявой фигуре. Ни дать ни взять – богомол в людском обличье.

– Ты, стало быть, Адель, новенькая? – неприязненно процедила Брунгильда, смерив меня уничижительным взглядом. – Что ж, посмотрим, на что ты годишься. Марта за тебя поручилась, но учти – спуску не дам. Провинишься – вылетишь отсюда, как пробка. Ясно?

– Так точно, госпожа, – пролепетала я, присев в неловком реверансе. – Не подведу, обещаю.

Брунгильда фыркнула.

– Обещать каждый горазд. А ты делом доказывай. Вот твои обязанности – подметать, драить полы, носить воду для умывания господам, стирать, помогать на кухне, прислуживать за столом. И все быстро, четко, бесшумно. Чтобы ни звука, ни лишнего движения. Господа не любят, когда прислуга мельтешит перед глазами.

Я часто закивала, вся сжавшись под ее колючим взглядом.

– И не дай боги, вздумаешь красть или лениться – шкуру спущу. А будешь заглядываться на молодых господ с глупыми мыслями – вообще голову откручу. Это тебе не бордель, тут порядочные девушки служат. Поняла?

– Да, госпожа, – выдохнула я, покраснев до кончиков ушей. – Я… Я не такая. Я буду очень стараться, только не гоните.

Суровое лицо Брунгильды чуть смягчилось. Она окинула меня долгим испытующим взором, будто пытаясь проникнуть в самую душу. Потом вздохнула и проскрипела:

– Ладно, верю.

– Погоди-ка… – Брунгильда вдруг поднялась, прислушиваясь. Из-за двери доносился приглушенный гул, будто гудел растревоженный улей. Топот ног, лязг и грохот, отрывистые выкрики. – Что за?..