Напротив огромной кровати располагался сказочный эркер. Места немного, помещается только низкий столик и два уютно-горчичных кресла, но вот вид из окна оглушает своим величием и красотой. Исаакиевский собор расположен будто на расстоянии вытянутой руки. Кажется, что можно легко дотянуться до ангелов на ротонде. Видно каждую деталь, колоны подсвечены теплым светом и так притягивают взгляд, что не оторваться.

Желудок требовательно урчит, напоминая, что мы тут как бы поесть хотели, а не попялиться на красивое. Первым делом заливаю в себя уже остывший кофе и хватаю с тарелки многослойный бутерброд. Голодная – даже ручки трясутся! Тост с маслицем, тонкие ломтики соленой брынзы и рваная свинина. По рукам течет мясной сок, а я даже постанываю и пританцовываю одними ногами от удовольствия, которое заканчивается слишком быстро.

Хорошо, что Паша спит и не видит как я нагло, без разрешения иду за еще одним бутербродом и кружечкой чая.

Так уж вышло, что мы с моим организмом часто идем против всех общепринятых правил. Обычно бодрящий кофе может только надежнее меня усыпить. А вот кружечка черного чая, наоборот, не даст спать всю ночь.

Сооружаю себе горку из бутербродов, добавив к мясу жгучий соус, а сыр, раскладываю по тарелке отдельно. Овечья брынза восхитительна на вкус, но воняет как самая настоящая овца. В бутерброде ей не место. Коварно расчленяю одиноко скучающий в лотке для овощей розовый помидор и посыпаю его крупной солью. Облизываю пальцы от кислого сока и подтягиваю постоянно спадающие джинсы. Все же Паша на пару размеров больше.

У меня уже слюнки текут от предвкушения, как я все это сейчас съем. Подхватываю огромную кружку чая, тарелку с провизией и две конфетки в зубы. На тарелку они просто не влезли. Можно ли было сходить за ними отдельно? Нет, конечно. Кто не затаривался едой перед просмотром сериалов, меня никогда не поймут. А меня ждало зрелище куда более интересное! Ночной Петербург!

В общем, захватив с собой все, что можно – но я еще косилась на румяное яблочко в вазочке – развернулась идти к лучшему столику этого гостеприимного дома и чуть не врезалась в хмурого, сонного и немного помятого Пашу. Гостеприимство быстро тает в его глазах, а я даже сказать ничего не могу! Чертовы конфеты! И выпустить из зубов как-то неловко. Еще и на пол упадут. Отвлечься на то, чтобы поставить тарелку с кружкой, в которой кипяток налит до краев, на стол, тоже неудобно.

С другой стороны, ну что я могу ему сказать? Все же и так, очевидно, стоит только на меня взглянуть.

А вот у Паши рот, в отличие от меня не занят.

– А я думал, что за мышь здесь скребется, – оценивающий взгляд проходится по горке припасов на тарелке. – А мышь оказывается ну очень крупнокалиберная.

– Я не мышь! – вырывается возмущение из меня вместе с конфетами. – И никакая не крупнокалиберная! У меня стресс! И вообще, это на двоих порция. Я планировала тебя будить. Мы собирались в загул, если ты помнишь, сам звал отмечать и нагло заснул!

С каждым моим словом на его лице расползается наглая, но очень довольная улыбка. Гад просто издевается надомной! Забирает из рук тарелку. Кружку хватает пальцами прямо за ободок. Видя это, шиплю, будто сама обжигаюсь. Горячо! А он ничего. Стоит. Улыбается нагло. Глаза блестят. Вмятинки от подушки на щеке уютные, щетина эта колючая… Вот бы потрогать. Вдруг мягенькая и целоваться приятно? Блин, о чем я вообще думаю?!

– Ты о чем задумалась?

А вот это я, пожалуй, ему не расскажу…

– Так о чем? Маш? – отпивая чистый кипяток из кружки, переспрашивает Паша.

– О том, куда поедем отмечать мою свободу, – мямлю растерянно, первое, что приходит в голову. Только бы не проболтаться про манящий жесткий контур губ и колкую на вид щетину. – Мы же за этим тут… Собрались. И какой у нас вообще план? Нужно позвонить, забронировать столик… Наверное.

– А я уже.

– Да?

– Да! – морда Паши буквально расцветает вмиг. Будто что-то коварно-игривое выпустили на волю. – Лучший столик Петербурга. У меня блат. Бронь не нужна. Пойдем.

Он задает направление кивком головы и идет в сторону эркера. Но на полпути резко останавливается, я не успеваю затормозить и врезаюсь в его спину.

– Осторожнее, Маш, – говорит с участием, словно не планировал никакого коварства. Оно само, ага. – Возьми в ящике над плитой коньяк и рюмки.

Злобно щурюсь на его блестящие лукавством глаза, но иду за коньяком. Пригодится, если я хочу переиграть этого наглеца. Когда догоняю Пашу, наблюдаю странную и пугающую до тошноты картину.

Подвинув кресло, он открывает окно, забирается на подоконник и спрыгивает наружу! Мое несчастное сердце, не успевшее оправиться от измены жениха, ухает вниз, замирает и принимается выламывать ребра с особой жестокостью!

Тысячи мыслей успевают промелькнуть в моей голове. Основная тема – заголовки газет в стиле: “Обиженная невеста убивает случайного любовника”. Хочется по-детски обидеться на злобных журналистов, сочиняющих гадкие названия у меня в голове. Ну почему любовника-то вдруг?! Неужели просто посмотреть на красивое уже нельзя?!

Безумный хоровод мыслей останавливает рука, забирающая тарелку с бутербродами и кружку с чаем, с подоконника.

– Там крыша, что ли?! – кричу оглушенная биением сердца в ушах.

– Ну да, – выныривает с той стороны окна голова Паши. – А откуда столько разочарования в голосе?

– Ты нарушил мои планы по покорению желтой прессы, – чувствую, как, наконец, расслабляются, пропитанные адреналином мышцы.

– Что?

– Ничего. Это и есть твой лучший столик?

– Да. Иди ко мне.

Подхожу ближе и недоверчиво выглядываю. Тут и правда выход на просторную крышу. Паша протягивает мне руки приглашая.

Город, бывший просто волшебной картинкой в окне, оживает. Его голос становится громче и объемнее, когда я спрыгиваю на крышу. Паша пытается удержать меня в объятиях, но зачем мне он, когда здесь величественный Петербург как на ладони.

– Ты обманул меня со столиком. Это же карниз! – шепчу, опасно подходя к краю.

– Это детали. Зато как красиво…

– Красиво… – выдыхаю.

А глазами не могу никак насмотреться. Мне всегда его мало. Его блестящих крыш, золотых шпилей и шелковых лент каналов и рек. Я люблю его всем сердцем. И только этот, по-настоящему святой мужчина меня никогда не предаст.

– Я не понял. А коньяк где?

Звучит возмущенно за моей спиной, а я понимаю, что и сбежать-то мне толком некуда.

Где коньяк и остался ли он в живых, видит бог, я не знаю. Также, мне неизвестна судьба рюмок. Когда увидела, как этот дурак прыгает в окно, выронила все, что было в руках. А грохот сердца в ушах вытеснил все звуки, существующие в мире. Так что ни звона бьющегося стекла, ни грохота падающей бутылки я не услышала. И уж тем более не запомнила. Паша не услышал, видимо, потому, что был уже на крыше, окутанный шумом ветра и голосом города.