Насколько оригинально человеческое культурное сознание?
Тут нас ожидает ряд интригующих вопросов. Написанное мною выше вроде бы свидетельствует о том, что культурная деятельность зародилась как человеческий проект. Но являются ли проблемы, решаемые культурой, исключительно человеческими, или они касаются и других живых существ? А как насчет решений, вырабатываемых человеческим культурным разумом? Являются ли они полностью оригинальным человеческим изобретением или применялись, по крайней мере отчасти, существами, предшествовавшими нам в эволюции? Столкновение с болью, страданием и неизбежностью смерти, в противоположность недостигнутой возможности благополучия и процветания, вполне могло стоять – и почти наверняка стояло – за некоторыми человеческими творческими процессами, породившими удивительно сложные инструменты культуры. Но разве в подобных человеческих конструкциях не участвуют более древние биологические стратегии и инструменты? Глядя на человекообразных обезьян, мы чувствуем присутствие предшественников нашей человеческой культуры. Известно, что Дарвин был удивлен, когда в 1838 году впервые наблюдал поведение Дженни, самки орангутана, привезенной в Лондонский зоопарк. Удивилась ей и королева Виктория, нашедшая Дженни “неприятно похожей на человека”5. Шимпанзе умеют создавать простые орудия, умно использовать их для добывания пищи и даже передавать свои изобретения другим через наблюдение. Некоторые аспекты их социального поведения (в особенности у бонобо), вероятно, обусловлены культурно. Как и поведение столь далеких друг от друга видов, как слоны и морские млекопитающие. Благодаря наследственности млекопитающие обладают развитым аффективным аппаратом, который по эмоциональному репертуару во многих отношениях напоминает наш. Отказывать млекопитающим в чувствах, связанных с их эмоциональностью, безосновательно. Чувства могли также играть мотивирующую роль в объяснении проявлений “культуры” у животных. Важно отметить, что причина, по которой их культурные достижения оказались настолько скромны, могла бы быть связана с более слабым развитием или отсутствием таких признаков, как разделяемое несколькими особями намерение и язык, и вообще со скромным уровнем их интеллекта.
Но не все так просто. Учитывая сложность и широкий диапазон положительных и отрицательных следствий культурных практик и инструментов, резонно было бы считать, что их зарождение было намеренным и возможным только у существ, обладающих разумом (каковыми, безусловно, являются обезьяны), видимо, после того, как священный союз чувства и творческого интеллекта смог посвятить себя проблемам существования в группе. Прежде чем культурные проявления могли возникнуть в ходе эволюции, пришлось бы вначале дождаться эволюционного развития разума и чувства – вместе с сознанием, чтобы чувство могло переживаться субъективно, – а затем подождать еще, пока разовьется достаточный уровень осознанного творчества. Так подсказывает здравый смысл, но, как мы увидим, это неверно.
Скромные истоки
Социальное управление имеет скромные истоки, и в момент его естественного зарождения еще не существовало ни человеческого разума, ни разума других млекопитающих. Очень простые одноклеточные организмы с помощью химических молекул ощущали и реагировали, иначе говоря, обнаруживали определенные условия среды, включая присутствие других, и это служило им руководством к действиям, необходимым, чтобы организовать и поддерживать свою жизнь в социальной среде. Известно, что бактерии, растущие на плодородном субстрате, богатом нужными им питательными веществами, могут позволить себе жить сравнительно независимой жизнью; бактерии, живущие на субстрате, где питательных веществ мало, собираются в скопления. Бактерии способны чувствовать численность группы, которую формируют, и бездумно оценивать ее силу, а также способны, в зависимости от силы группы, вступать или не вступать в бой за свою территорию. Они могут физически выстраиваться, образуя оборонительную крепость, и они выделяют молекулы, создающие тонкую пленку, которая защищает их (бактерий) скопление и, вероятно, играет роль в устойчивости бактерий к действию антибиотиков. Кстати, именно это обычно происходит у нас в горле, когда мы простужаемся и заболеваем фарингитом или ларингитом. Если бактерии завладевают большой территорией в горле, мы хрипнем и теряем голос. “Чувство кворума” – процесс, помогающий бактериям в этих путешествиях. Это столь впечатляющее достижение, что заставляет задуматься о таких способностях, как чувства, сознание и разумное намерение… однако же подобных способностей у бактерий нет; у них скорее есть эффективные предшественники этих способностей. И я утверждаю, что психическое выражение этих предшественников у бактерий отсутствует. Они не имеют феноменального опыта6.
Бактерии – древнейшая форма жизни, которой почти четыре миллиарда лет. Их тело состоит из одной клетки, и эта клетка лишена даже ядра. У них нет мозга. У них нет разума в том смысле, в каком он есть у меня и у читателя. Они словно бы ведут простую жизнь, действуя по правилам гомеостаза, но гибкие химические процессы, которыми они оперируют и которые позволяют им есть несъедобное и дышать непригодным для дыхания, отнюдь не просты.
В создаваемой ими сложной, хотя и бессознательной, социальной динамике бактерии могут кооперироваться с другими бактериями, родственными или неродственными по геному. И в их лишенном разума существовании обнаруживается даже то, что можно назвать своего рода “моральной позицией”. Ближайшие члены их социальной группы (так сказать, семьи) распознают друг друга по поверхностным молекулам, которые они вырабатывают, или по выделяемым ими химическим веществам, которые, в свою очередь, обусловлены их индивидуальным геномом. Но группам бактерий приходится иметь дело с враждебностью окружающей среды и зачастую конкурировать с другими группами за территорию и ресурсы. Чтобы группа преуспела, ее члены должны сотрудничать. То, что происходит в ходе их групповой деятельности, поразительно. Когда бактерии обнаруживают в своей группе “дезертиров”, то есть членов, которые не помогают в обороне, они сторонятся их, даже если те генетически родственны и, следовательно, входят в семью. Бактерии не сотрудничают с родственными бактериями, которые не выполняют своих обязанностей и не помогают в делах группы; иными словами, они бойкотируют несотрудничающих бактерий-ренегатов. И не беспричинно: ведь халявщики получают доступ к ресурсам энергии и защиты, которые остальной группе даются немалым трудом, – по крайней мере, на время. Разнообразие возможного “поведения” бактерий удивительно7. В красноречивом эксперименте, проведенном микробиологом Стивеном Финкелем, несколько популяций бактерий были вынуждены бороться за ресурсы внутри колб, где находились необходимые питательные вещества в разных пропорциях. В одной конкретной комбинации условий эксперимент выявил за много поколений три различных успешных группы бактерий: две из них сражались друг с другом насмерть и несли в ходе процесса крупные потери, а третья существовала незаметно, избегая лобовых столкновений. Все три группы успешно выжили на протяжении двенадцати тысяч поколений. Не требуется большого воображения, чтобы увидеть аналогичные закономерности в сообществах крупных существ. На ум сразу приходят сообщества мошенников и сообщества законопослушных граждан. Легко представить себе красочный список персонажей – абьюзеров, хулиганов, жуликов и воров, но также и преуспевающих, пускай без особого блеска, тихих притворщиков и, конечно же, замечательных альтруистов8.
Было бы крайне глупо редуцировать сложность разработанных людьми моральных правил и норм правосудия к спонтанному поведению бактерий. Не надо смешивать создание и обдуманное применение закона со стратегической схемой, используемой бактериями, когда они объединяют силы с готовым сотрудничать неродственником-привычным противником вместо родственника-привычного союзника. В своей лишенной разума ориентации на выживание бактерии вступают в союз с другими, стремящимися к той же цели. Групповой ответ на нападения следует тому же бессознательному правилу и состоит в том, чтобы автоматически искать силу в численности, согласно своего рода принципу экономии усилия9. То есть бактерии строго подчиняются императивам гомеостаза. Моральные принципы и право подчиняются тем же базовым правилам – но не только. Моральные принципы и право суть результаты интеллектуального анализа условий, с которыми сталкиваются люди, и того, как распоряжается властью группа, продуцирующая и обнародующая законы. Они укоренены в чувствах, знаниях и рассуждениях, обрабатываемых в ментальном пространстве посредством языка.