— Могу я рассчитывать на бифштекс, джентльмены? Всю прошедшую неделю мечты о бифштексе туманили мне голову, мешаясь с кошмарами об уготовленной мне веревке.

— Проследите, чтобы ему дали бифштекс, Дорси, — приказал Марсден.

Клавдий обернулся. Он по-прежнему не совсем твердо держался на ногах, но заросшее щетиной лицо растянулось в подобие улыбки.

— В таком случае, господа, вы можете твердо рассчитывать на мое самое сердечное участие в осуществлении ваших планов во благо Короля, страны и моей скромной персоны.

Как только Клавдий в сопровождении Дорси покинул кабинет, Марсден повернулся к Хорнблоуэру. В комнате было темно. Время только-только перевалило за полдень, но сгустившиеся за окном грозовые тучи почти полностью заслонили дневной свет. Внезапная вспышка молнии, сопровождаемая близким ударом грома, напомнила Хорнблоуэру артиллерийскую канонаду.

— Его Светлость, — начал Марсден, не проявляя никакого уважения к произнесенному титулу, — одобрил готовящуюся попытку. Я разговаривал с ним сегодня утром. Я уверен, что у мистера Барроу уже есть на примете пара-тройка эмигрантов-французов, кому можно будет поручить составление и написание текста подложного приказа.

— Есть, сэр, — подтвердил Барроу.

Гроза за окном разыгралась не на шутку. В комнату ворвался поток холодного воздуха, шум дождя заметно усилился. Сквозь залитые водой стекла ничего уже нельзя было разглядеть.

— Мы можем положиться на м-ра Барроу, Дорси и Клавдия во всем, что касается самого документа, а с вами давайте обсудим другой вопрос: как лучше осуществить высадку, — обратился он к Хорнблоуэру.

— Я полагаю, сэр, что высадка — простейшая часть всей операции. Бискайское побережье Испании протянулось почти на триста миль от французской границы до Ферроля. Оно слабо заселено и изобилует бесчисленными бухтами и заливчиками. Для вездесущих кораблей Королевского Флота не составит труда высадить маленькую группу людей на берег, не привлекая внимания.

— Чрезвычайно рад за вас, капитан. Последовала долгая пауза, в которой можно было заметить нечто театральное. Хорнблоуэр растерянно переводил взгляд с Марсдена на Барроу и обратно, чувствуя, как у него начинает сосать под ложечкой от внезапного нехорошего предчувствия.

— Как мне следует понимать вас, джентльмены?

— А разве не очевидно, капитан, что вы — человек, идеально подходящий для того, чтобы возглавить и осуществить эту операцию?

Марсден произнес роковые слова все тем же небрежным, равнодушным тоном, словно речь шла о воскресной прогулке. Барроу тут же поддержал своего начальника:

— В самом деле, капитан! Вы хорошо знакомы с Ферролем, знаете испанский язык и самих испанцев. Так почему бы вам не возглавить это предприятие?

Марсден подхватил эстафету.

— У вас ведь нет пока корабля, капитан? — спросил он вкрадчиво.

Смысл последней фразы был настолько очевиден, что не нуждался в комментариях, равно как и прозвучавшая в ней скрытая угроза.

— Но послушайте!.. — От волнения Хорнблоуэр совсем перестал соображать и не мог найти слов, чтобы выразить свой протест.

Проникновение на территорию враждебного государства под чужой личиной считалось шпионажем и каралось позорной смертью на плахе или на виселице. Впрочем, в Испании шпионов удавливали в железном ошейнике гарроты [8]. Хорнблоуэр представил себе медленное удушение, конвульсии, судороги, предшествующие наступлению смерти… Ни один командующий не мог приказать своим офицерам пойти на такой риск.

— Вы можете полностью довериться сеньору Миранде. Это тот испанец, о котором вчера шла речь, — сказал Барроу. — Если же вы сочтете нужным включить в группу француза, мы внимательно выслушаем ваши соображения, капитан. Мы можем даже предоставить вам выбор: по крайней мере трое из них уже выполняли для нас важные задания.

Казалось невероятным, что оба секретаря Адмиралтейства, эти люди, которых принято было считать мраморными статуями, могли опуститься до низменных уговоров. Но их слова и поведение в последние несколько минут просто трудно было охарактеризовать иначе. Во флоте человеку можно было приказать лезть под пулями на абордаж по высоченному борту линейного корабля; считалось делом обыкновенным подставлять грудь ядрам и картечи во время непрерывного обмена в бою бортовыми залпами; любого матроса или мичмана могли в штормовую ночь отправить на самую высокую мачту с единственной целью сохранить ничтожный кусок парусины; наконец, его могли расстрелять или запороть до смерти, если он проявит хоть малейшее колебание. Но никто не имел права заставить его рисковать принять смерть от гарроты, даже в том случае, когда судьба всей нации висела на волоске.

Судьба нации… Напоминание об ужасной ситуации, в которой оказалась Англия, заставило капитана вдруг посмотреть на вещи по-иному. Внезапно нахлынувшие чувства переполнили его душу, заслонив все прочие соображения, кроме одного: его родина в опасности. Разве не он сам недавно рассуждал в стенах этого кабинета о жизненной важности победы английского флота? Разве не он указывал на ничтожность требуемой цены по сравнению с возможными выгодами, если предложенный им план удастся осуществить? Так почему же он колеблется и сомневается теперь, когда оказывается, что ценой победы может стать его собственная голова? А кому другому мог бы он сам доверить проведение операции? В голове у него зароились непрошеные мысли, каждая из которых так или иначе относилась к предстоящему делу. Мысленно он уже старался как-то улучшить и дополнить первоначальный вариант. Хорнблоуэр осознал наконец, что не сможет отказаться, а если откажется, то будет потом всю жизнь мучиться. Ему ничего не оставалось как сказать «да».

— Капитан, — снова заговорил Марсден, — мы не забыли рекомендации адмирала Корнуоллиса относительно вашего производства.

Слова Марсдена настолько не соответствовали вихрю мыслей и эмоций, бушевавшему в мозгу Хорнблоуэра, что он даже не нашелся с ответом, изумленно воззрившись на Первого Секретаря.

— Заметьте, капитан, — вмешался Барроу, быстро переглянувшись с Марсденом, — нам даже нет необходимости подыскивать для вас подходящее судно. Вы получите должность в Береговой Охране в соответствии с вашим чином. Затем мы позаботимся, чтобы вас отозвали в наше распоряжение.

Разговор принял совершенно неожиданный и пока еще чуждый Хорнблоуэру оборот. Сейчас речь шла именно о том, о чем он размышлял, направляясь в Адмиралтейство. Производство в капитанский чин означало, что он будет наконец удостоен чести быть внесенным в заветный Реестр Капитанов. Тем самым он перестанет быть простым коммандером, называемым капитаном лишь из вежливости. Теперь он станет настоящим капитаном, то есть, достигнет предела мечтаний каждого военного моряка от коммандера до последнего Королевского Воспитанника. Отныне лишь суд Военного Трибунала или смерть могут остановить его продвижение к еще более заветному чину — адмиральскому. А ведь он в ходе разговора совсем забыл о своем производстве и твердой решимости всеми силами добиться выполнения обещаний. И совсем уже неудивительно, что он забыл о Береговой Охране, состоящей из резервистов, могущих в любой момент быть призванными на военную службу. Там числились лодочники, паромщики, рыбаки и другие связанные с морем люди, которых держали про запас на случай попытки вторжения. Вся территория Англии была разбита на округа для организации и начальной Подготовки этих людей. Во главе каждого округа стоял один из реестровых капитанов.

— Что скажете, капитан? — спросил Марсден.

— Я сделаю это, — ответил Хорнблоуэр.

Его собеседники снова переглянулись. На их лицах явственно читалось облегчение и удовлетворение таким исходом событий. Они, должно быть, мысленно поздравляли друг друга с тем, что предложенная «взятка» сыграла свою решающую роль. Он готов уже был вспылить, вскочить с места и закричать, что их предложение для него ничего не значит… Но он только покрепче сжал зубы, вовремя вспомнив мудрое изречение древнего философа, сказавшего когда-то, что он не раз имел возможность сожалеть о сказанном, но еще ни разу не пожалел о том, что промолчал. Несколько секунд молчания — случайная пауза — добыли ему капитанский чин; неосторожная фраза вполне могла послужить причиной его потери. К тому же, Хорнблоуэр был уверен, что оба сидящих напротив него человека настолько циничны и бессердечны, что никогда не поверят ни одному его слову, вздумай он сейчас протестовать. Пусть лучше считают его таким же циником, выторговывающим себе карьеру. Если же он станет убеждать их в обратном, его, скорее всего, просто сочтут ханжой и лицемером.