– Я встретил Ермеса, он меня отформатировал. В том числе и про армию. Читаю – о! Увлекательная у меня биография, оказывается. Военно-политическая, что занимательно. А медаль за храбрость мне вручили оказывается, – голос Павла наполнился какой-то вдохновенной мрачностью – В тот самый день, когда накрылось пособие по безработице. Ты, может, помнишь, несколько лет тому, при полном одобрении масс отменили все социальные выплаты. Ублюдки еще протестовали. Те самые, которые четырнадцать миллионных процентов. А сто сорок шесть лояльно поддержали! Верноподданнически.

Я помнил. Я и сам поддержал. Власть знает, что делает. Там все определенно объяснили: на пособия живут конченные, вражеские, неподключенные. Они не желают работать, отмена выплат вовлечет их в общественную парадигму. Стоп!

– Паша, – прошептал я. – Так ты не воевал? Это постановка?

– Это, Алек, государственный промоушен.

Меня проняло пряно-горькое разочарование. И обида, как от тысячи дизлайков.

Бармен пронес мимо нас прямоугольный поднос, прямоугольную спину и выбритый добела затылок. Мне показалось, что он подслушивает нашу беседу, среди охотников за крамолой работники сферы услуг находятся вне конкуренции. Официанты, бариста, доставщики приносят большое число трофеев бравым сотрудникам ЦК. Но в чем нас с Пашкой можно обвинить? Сидим. Вспоминаем за жизнь. Сколько времени товарищ Вжик играет ветерана?

– Четыре года без нескольких дней, – ответил он, рассматривая зубочистку.

Тогда что? Ничего. Если человека множество зрителей воспринимают как офицера, то значит, он и есть офицер. Это тот случай, когда возможность факта становится фактом. На таком обрядовом каркасе построено наше близкое к идеальному общество. Есть запрос уважать ветеранов? Есть. Реальность ветеранов к этому не имеет никакого отношения.

– А реальность войны? – цедя слова сквозь зубы, произнес одноклассник. – Имеет значение реальность события? Тогда достаточно вероятности, воспринимаемой как свершившийся факт.

– Зачем подписчикам факты? Им нужны впечатления. Ты смотришь видео корифеев…

– Я не смотрю.

– Все говорят, что не смотрят и смотрят все. Я о чем? Впечатления!

– Какие впечатления от факта войны?

– Героические.

– Зачем?

– Скучно.

– Так и сам бы воевал, – с некоторым пренебрежением сказал Вжик.

– Если все воевать пойдут, то кто будет…– тут я замялся. Видимо, скоромность не позволяла озвучить причины собственной незаменимости в этой жизни. И алкоголь изрядно притупил реакцию.

– Кто будет ролики выкладывать, статьи писать в Сети? Ты это хотел сказать? – Пашка изломал зубочистку в мотлы, ошметки спрятал в карман.

Кто будет детей воспитывать? Кто будет выполнять свой долг? Служить на благо человейника «Гапландия». Это не изображать невесть кого!

– А ты уверен, что есть кто-то настоящий? – бросил Вжик. – Ты видел живьем хоть одного Корифея? Главный цензурник в телевизоре, может тоже артист.

У председателя Цензурного комитета крайне мало времени. Иногда его изображает артист. Приемлемо.

– Ты своего домкома видел? – продолжал Пашка. – Спорю, что нет.

– Гапландия – огромный комплекс.

– Во-от! Комплекс. Зарылись в свои человейсы. Такое концентрированное чувство к дому, что уже не важно окружение. А какая Система вокруг, тебе не интересно! Что там, страна, люди, планета – не важно. Кто главный в Системе – не интересно. Зачем? Нас не касается. Так и живем. Корифеи Сети задают образец, а мы подражаем. Чему подражаем?

– Система работает, – возразил я. – Подробности ни к чему. Система бесперебойно обеспечивает внешнее снабжение Гапландии… я как клауфил озабочен прежде всего своим помещением.

– Клауфил! – передразнил Вжик. – Оу! Клаустрафил. Все такие преданные небоскребу! Но каждый хочет особняк. Свой, личный.

– Клауфил всегда за человейник!

– А когда Система подрывает людей воевать, все идут, как контуженные.

– Ты-то что об этом знаешь?! – слишком громко воскликнул я. Посетители кафе дружно обернулись к нашему столику. И не такой я был пьяный, чтобы не заметить, как бармен потянулся к тревожной кнопке. Пашка сделал несколько всеобщих успокоительных движений, мол, все нормально, никаких скандалов. Потом выпил и тихо сказал:

– Одни раз меня Ермес отправил на встречу в честь пятого сентября. Я испугался, меня расколют, говорю. Ты, он приказал, как бы из десятой роты, адъютант. Никто, таким образом, не придерется, они все погибли. Я ордена прицепил, пошел…

– Ни кринжа, ни совести.

– Не сказал бы. Все-таки с неловкостью. Не в этом суть. Пообщался с ветеранами пятого-девятого и о-о! – Вжик разломал очередную зубочистку. – Знаешь, Алек! Чедра – абсолютный фейк.

– Бифштекс заказать? Развезло тебя.

– Я их видел своими глазами, слышал своими ушами. Самые достоверные рассказы очевидцев. Наши вошли в Чедру, встали. Пустошь, сушь и тишина. Тоска. Что делать? Перепились и друг друга постреляли. А кочевники так и не пришли.

Ну такое… Я читал: «Победы в Чедре не было». Автор – Бодрый Ярик, корифей в те времена, миллиарды подписок, а потом налепил глупостей, заявлений против общего дела. Клауфилы отписались, Корифей низвергнут. Единственный случай на моей памяти, когда блогер такого уровня совершенно бесславно падает. Справедливо. Кто будет терпеть в наших рядах симпатизанта чедров? А Бодрый так и писал, что чедрский народ, живущий в единении с природой, не интересуется захватом оцифрованных мегаполисов, они кочуют себе и никого не трогают. Угроза была выдумана в Госпроме, операция разработана в ЦК, нашего вторжения враги, дескать, не заметили по причине отсутствия в Чедре государственных институтов, которым можно было бы объявить войну. Чушь, но такая… нетривиальная, цепляющая. И плюс сосредоточенный сарказм.

– Госпром, это такая контора, такая, о-о, – причитал Паша. – Государственный Промоушен. Они – это все, что есть. Они говорят, как говорить, и думаем мы, как придумал Госпром. Даже когда кто-то думает против Системы, это тоже формирует Госпром. Цензурный комитет, Служба опеки – его верные псы. Офф-чарки.

– Поднимем чарки, – сказал я, поднимая стакан. – За Систему.

– За Систему, – согласился Вжик. – Хоть мне она и не сильно нравится. Исключительно как математику. Как неверное решение не нравится.

Зазвучал хит нынешней весны. «Убей ублюдка! Убей ублюдка, в себе ублюдка убей…». За дальним столиком стала подпевать корпулентная дама с испитым лицом.

– Систему создавали не дураки, – сказал я, вытирая губы. – Предки знали, что делали.

– Да что вы все: предки, предки, – проворчал Паша. А меня задел пренебрежительный тон. – Если они и не кретины, что не доказано, – тут меня еще больше задело. – То Система, созданная сто лет назад, не обязательно эффективна сегодня. И она не эффективна. Предки, предки.

– Это не твое… – я давил в себе злость, как пузырчатой пленкой щелкал. – Не нашего ума дела, Паша. Система работает. Все довольны.

– А гедеоны, а чиэсы? Ублюдки те же, они против.

– Флуктуации. Ты сам вывел четырнадцать миллионных.

– Не всем апатия по сердцу.

– Это у меня апатия?!

– У всех. Это наследственное.

– Не хочу я тебя слушать! Победы предков…

– Приведи пример!

– Они были!!

– Мудачье твои предки. Мудаки и консервы. А мы –то? Мы-то даже не «кон», а дословные…

Баскетбольным мячом в лицо! Наотмашь! Убийственно! Так громыхнула ярость. Я выплеснул стакан на грудь урода. И бросил следом. Бокал ударил в лоб человека. Человека?! Мрази!

Я встал и стремительно пошел к выходу. С таким общаться – никогда! Ах да, забыл. Вернулся к барной стойке, заплатил. Почему-то оглянулся. Паша сидел, сгорбившись; жалкий, побитый. Кажется, плачет.

Взял еще на вынос бутылочку ноль пять. Встреча выпускников! Пиздеж академический, а в реале – вражеский голос. Зачем я к нему подходил вообще?

Спал я крепко, но прерывисто, раз пять вставал в туалет и воды попить. Утром настроение – козел. Я с тяжелой головой пошел на кухню, здесь пахло поджаренным хлебом. Надо выпить крепкого кофе, чтобы прийти в крепкую форму. Супруга мастырила завтрак. Долгие годы я ее к готовке приучал – сопротивлялась, она из феминистического дома. Можно было двадцать лет назад выбрать другую для брака, но с Нормой мы лучше совпали в анатомическом плане. Тютелька в тютельку, как говорили великие предки. Предки… Тьфу! Вспомнилось вчерашнее безобразие, поплохело.