Левую лопатку кололи гнутые пластины. Могло быть и хуже. Я отдышался через сжатые зубы.

Беляк распрямился, явно довольный результатом. Он не двинулся следом и не добил меня лишь оттого, что берег ногу. Умный и осторожный бык. Хуже чумы.

Пусть думает, что я продолжу бой вполсилы или с одним мечом. Саманья оставлял на мне по дюжине синяков за раз. Мне ли бояться боли?

Мы снова сошлись.

Беляк уже не рычал, а кряхтел от натуги. Я видел гнев в его глазах каждый раз, как поворачивал торс, не цеплял песок ногами, не терял подвижности. Вот для чего нужна гибкость. И один дюйм решает, попадешь ты или нет. Малое движение, четверть шага, почти незаметный наклон. Все, чтобы заставить быка плясать на правой, полагаться на нее. Нагружать.

«Есть больше трех стоек и десяти техник, чтобы дурить увальней с дрыном вроде тебя».

Враг, как ни силился, не мог меня задеть. Для того чтобы меня поймать, маловато одной здоровой ноги. Вся левая керчетта покрылась зазубринами. Я молил судьбу, чтобы клинки уцелели до конца боя.

И боялся, что вот-вот начну уставать. Скоро мне будет нечем удивить. Беляк оборонялся на славу. Если так пойдут дела, я выдохнусь до того, как найду брешь…

Пот затекал в глаза, и левая сторона Беляка расплылась. Я припозднился. Палица пролетела перед лицом. Один дюйм разделил меня с увечьем, поражением, смертью.

Восниец хмыкнул и перестал пыхтеть. Собрался. Я услышал звенящую тишину – трибуны замерли. Под стопами захрустел песок.

Беляк замахнулся. Скованно, в страхе перед лишним движением.

«Рост – не только преимущество, но и помеха!» – говорил я Кину. А теперь поверил сам.

Глыбе нужно наклониться, чтобы угодить дубиной по моим ногам.

Шипы полетели мне в лицо. Отвлечение. Дерьмовый прием. Я отступил. Нападению – время. Выдержка – то, что отделяет славное вино от дешевки. Славного воина от мертвеца.

Терпение и боль. Еще немного.

Беляк шумно выдохнул, не дотянувшись. Я отступал. Еще один круг. Не нужно видеть спиной, чтобы помнить, где ограда. Три года я выступал на этом манеже и знал каждый дюйм, каждую неровность под насыпью. Проигрывал, когда мне скажут. И побеждал.

– Кому достанется первый удар? – спросил смотритель.

Беляк стал осторожничать и с палицей. Будто решил, что еще несколько приемов, и я разгадаю его, предвижу любой выпад. Восниец опоздал.

Я двинулся к нему, раскрылся. Правое плечо – мишень для удара. Беляк уставился на него, как охотничий пес. Я прошмыгнул вперед, заводя левую для косого удара по голени. И чуть не пропустил подножку.

Ошалев от такой наглости, я отшатнулся. Выровнял дыхание, сменил стойку. Разочаровал, отпугнул.

Беляк так и не уяснил, что я падаю лишь тогда, когда мне приказали.

«Никто не может уронить меня, глыба ты безголовая, – кривился я, глядя врагу в глаза. – Только Саманья, и то разок за весь бой. Никто. Кроме еще, быть может, Варда. В узком переулке, с двумя подпевалами да в неравном бою…»

Я скривился. Беляк сделал ложный замах. Двигался как Вард, пыхтел, смотрел свысока. Вот только если я раскрою ему череп, за мной не начнет охоту весь портовый квартал.

Улыбка потянула губы. Мы на манеже. Как ты попляшешь, старина Вард, если рядом нет улицы Милль?

Воздух заливался в легкие и выходил обратно, сушил губы. Прилив, отлив, нападение, уворот, шаг в сторону, брешь, удар, отскок. Выпад, поворот запястья, верхний правый сменяется дублем с левой. Искры, скрежет стали, тусклый блеск. Раздразнить, истесать его тычками в пластины.

Усталый неповоротливый бык.

– Похоже, Излом взялся за дело! – кричал смотритель боя.

Беляк даже пыхтел, как ублюдок Вард, когда тот выворачивал мне руку…

– Сдохни! – прорычал я, позволив палице проскочить мимо.

И ударил с силой по чужому горлу. Дзынь! Керчетта соскользнула к плечу, затупилась. Что-то мелькнуло слева, и я тут же отскочил. Не чувствуя ног, песка, жара, влаги на руках.

Пошатнувшись, мой враг распрямился.

Из выреза в шлеме на высоте в полтора моих роста смотрели ледяные, будто рыбьи, глаза. Синее с красным. Серый холод стали. Алый Варду безмерно шел.

– Касание! – крикнул смотритель.

Я увернулся, сблизился с Вардом, ударил его по запястью. Отступил, разминувшись с палицей на один волосок. Скрипнул чужой доспех. Воснийская махина забыла, как это – биться без подпевал.

«Выглядишь неважно!»

Замах. Левый меч замер, наткнувшись на шипы. Хрусть! Завибрировала рукоять. Треснуло лезвие. Меч полегчал в руке. Палица полетела мне в голову. Я изогнулся, ткнул вторым острием в подбородок врага, тут же поднырнув под ударом. Не попал. Отыгрался на локте.

«Твой рост – преимущество и слабость, портовая мразь!»

Шаг вправо на опережение. Открытое колено, обратная сторона. Удар.

– Г-х!

– Два касания! Ведет Излом! – снова кричал смотритель. Мне было плевать. Я хотел услышать одно: как Вард будет хрипеть на песке, выкашливая свои потроха.

Щит не успевал за мной следом. Четвертый круг. Я снова зашел с фланга, пнул ублюдка в больную ногу. Меня отпихнули бортом щита. Рычал не мой враг. Это я, я…

Обломок меча царапнул пластины. Мимо. Промахнуться, чтобы ударить вновь.

Кровь. На этом песке не хватало крови. Я бил, обходил кругом, снова бил. Слева – по локтю и запястью. Справа – огибал щит, лупил по колену, целил в подмышку.

Дрался, как стоило драться там, в подворотне у Милль. До конца.

Чужой хрип, быстрый вдох. Правая вперед, выпад с силой – от земли и стопы, вдоль спины, к самому острию. Искра, сталь тупила лезвие. Плевать.

Я выломаю ему руку вместе со щитом!

Враг хрипел, злился. Вымахал, вышел ростом, удался в плечах.

«Ты и такие, как ты!..» – Я толкнул его руку и угодил правым мечом в бок. Острие пошло вверх, к впадине у плеча. На что-то наткнулось, ширкнула ткань.

Вард вскрикнул, толкнул меня на землю всем весом. Я отбил поясницу и ребра.

– Касание, – закричал смотритель, – и падение! Три к одному! Три…

Я вскочил, засыпал песка в сапоги и под перчатки. Ринулся к ублюдку. Щит врага оказался на земле, я случайно толкнул его ногой.

– Чтоб ты сдох со своими дружками, мразь! – прорычал я и замахнулся еще раз.

Я увидел дрожащую крупную ладонь, поднятую к небу. Пустая. Без оружия. Какой еще может быть ладонь, черт дери? Враг стоял на земле, на одном колене. Уже не такой высокий. И вовсе не Вард.

– Стой, стой! – цедил восниец сквозь зубы. Совсем не вардовским голосом.

Я посмотрел на обломок керчетты в левой. Нахмурился. Повертел ее перед глазами.

– Чтоб ты сдох на хер, – уверенно заключил я и попытался отдышаться. Из-за Варда я чуть не убил человека. – Чтоб ты сдох…

Беляк. Просто Беляк. Передо мной соперник турнира. Без подпевал и узких стен. Я победил.

– Ты это мне, парень? – прохрипел бывший противник, но подняться не рискнул.

А может, не мог. Я покалечил его. Покалеченного до меня.

– Что? – Я осторожно убрал цельную керчетту в ножны. Поискал взглядом обломок второй. Нужен ли он? – Нет, конечно же… нет.

За моей спиной взвился хор голосов.

Я посмотрел на трибуны. Сколько раз я воображал, как выпотрошу Варда в переулке? И вот он. Сидит целехонький во втором ряду. Улыбается без трех зубов. Показывает жест признания: ладонью от сердца к виску. Все еще дышит, скотина.

Стоило бы подать руку противнику. Помочь подняться. Но вся моя доброта к глыбам ушла на то, чтобы не подрезать ему горло.

– Будь ты из Воснии, парень, я бы тебя раскатал, – прохрипел Беляк и тепло улыбнулся.

По песку уже шли помогать. Объявляли победителя. Я не смотрел на трибуны, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. Помощник с опаской подошел ко мне, едва-едва коснулся плеча. Что-то пробормотал по поводу награды. А я все ждал. Ждал, пока улыбнусь, разведу плечи, помашу рукой тем, кто болел за Излом. За меня.

С трибун галдели:

– Подойдите, ну же, Лэйн!

– На минуточку, можно?