Хаким блаженствовал. Такой красоты он не видел даже в саду резиденции самого губернатора. Нежная как шёлк трава, по который можно ходить сколько хочешь, цветы — так много и все такие разные, сказочно вкусные яблоки — тоже можно есть сколько хочешь. И чистая, прозрачная вода — сладкая, без всякой примеси соли. Целая река. Рождалась вода на вершине небольшого холма, падала с обрывчика в русло и текла в выложенный читцаррионом бассейн, а из бассейна уходила дальше, в сторону чарокамного круга. Когда Славян надёргал травы-мыльнянки и потащил Хакима к бассейну, совершать омовение в такой чистой воде бедуин посчитал кощунством. «Ну извини, — сказал тогда чокнутый европеец, — солёной лужи поблизости нет, придётся ручейком обойтись». И без лишних разговоров столкнул в бассейн. Пришлось и одежду выстирать. Читцаррион впитывает солнечный жар, и если на холме вода пронзительно холодная, то в бассейне — тёплая, почти горячая.

На вымощенной глиняной плиткой площадке их ждали котелок, дрова и цилиндрическая деревянная коробка с рисом. Славян в травяной силок поймал какую-то птицу величиной с цыплёнка, сделал суп и жаркое. Вкус европейской стряпни оказался непривычным, но приятным.

Вскоре Хакиму потребовалось удовлетворить определённую послеобеденную надобность. Славян кивнул на высокие кусты. Справлять нужду прямо на землю в столь райском месте Хакиму претило, но с природой не поспоришь, и за кусты он пошёл. Там оказалась особая кабинка, ничуть не хуже потребностной комнаты для слуг в крепости. «Странно, — сказал Славян, посетив то же строение, — в нужнике дырка вместо унитаза. Прямо не долина, а колхоз «Двадцать лет без урожая"».

Спать легли на широких удобных скамейках в изящной беседке, и покой их не потревожили ни мухи, ни москиты, ни прочие мерзопакостные порождения шайтана. В долине вредных насекомых вообще не водилось, а вот бабочек — в изобилии: больших и маленьких, пёстрых и одноцветных. Одна, самая любопытная, даже села Хакиму на плечо. Пока прекрасная летунья чистила усики, бедуин не то что пошевелиться, вздохнуть лишний раз боялся.

А Славяну всё что-то не нравилось.

— Ну и сколько нам ещё загорать и пикниками развлекаться? — раздражённо спросил он. — Сутки уже сидим.

— Ты же сам сказал, — удивился Хаким, — если мы пришли незваными гостями, должны ждать, пока хозяева убедятся, что мы не желаем им зла, и сами к нам подойдут.

— Или выкинут из долины, если морды наши не глянутся.

— Их право, — ответил Хаким.

— Само собой. Только что-то они не спешат им воспользоваться. Все хелефайи малость параноики, на собственной безопасности чуток сдвинуты, но не до такой же степени.

— Может, у них праздник какой, или траур, не до нас.

— Хаким, у хелефайев две глубокие и пламенные страсти: парное молоко и свежие сплетни. Даже если долина лишилась обоих владык сразу, даже если идёт война, всё равно патрульная четвёрка пограничников с командиром должна была ещё вчера прибежать на поляну и устроить нам долгий сеанс игры в «Что? Где? Когда?».

— А может, долина не хелефайская, а гоблинская или гномья.

— Яблони, Хаким. Священное дерево хелефайев — яблоня, гномов — облепиха, вампиров — груша, гоблинов — черешня.

— А персиков у них нет? — по-детски разочаровался Хаким.

— Полно. Только не вокруг поляны ожиданий, а в садах, как личных, так и городских. К тому же беседка, скамейки и нужник из иллинара, пусть и кустарной выделки. Нет, Хаким, долина именно хелефайская, только странная какая-то. — Славян хмуро огляделся. — Никак не пойму, что в ней не так. Причём «не так» — очень серьёзное.

— Это из-за меня, господин, — тихо ответил Хаким.

— Что?! — только и выговорил Славян. От удивления даже на «господина» обидеться забыл.

— Я ведь палач, — Хаким с отчаянием посмотрел на Славяна, — самая презренная тварь из всех презренных тварей. Это из-за меня долина не хочет принять даже тебя, принца Нитриена.

— У хелефайев принцев не бывает, — машинально поправил Славян. — Хаким, что за вздор ты городишь? Да кому какое дело, чем ты в крепости занимался!

— Я причинял людям страдания и боль, — твёрдо ответил Хаким, — моя душа проклята навеки. Мне не место здесь, в благословенном краю.

— Приехали, — только и сказал Славян. — Хаким, ты же не сам пошёл в истязатели, тебя Соколы заставили. И как только появилась возможность, ты сбежал. Хаким, ты ни в чём не виноват.

— Нет, господин. Палачу не место среди благословенных. Отведи меня обратно в пустыню. Тогда долина примет тебя. А за меня не бойся, я сын этой земли, и моя мать не причинит мне обиды.

— В пустыню всегда успеешь, не улетит.

— Славян, — тихо сказал Хаким, — эльфы — величайший, наимудрейший, вседобрый народ. Любимейшие и благословенные дети аллаха. Перворождённые никогда не допустят к своей чистоте проклятого навеки грешника.

— Чивойсь?! — пискнул сквозь внезапную немоту долинник Нитриена. Перевёл дыхание и обрёл способность к членораздельной речи: — Какой-такой народ? Хаким, ты что, белену тишком зажевал? Где ты набрался такой чуши?

— Но…

— Не нокай, я тебе не конь! Хаким, хелефайи, они же эльфы — такие же люди, как и мы с тобой. Разве что уши острые, глаза на полморды и спеси вагон. А так ничего, нормальные ребята.

— Славян…

— Нет, принц персидский! — рявкнул Славян. — Что вам всем так хочется перед кем-нибудь обязательно на брюхе поползать?! Перед богами, Соколами, Ястребами, богатым соседом… Перед хелефайями… Ты Виалдинга вспомни, вот из кого величайшесть, наимудрейшесть и вседобрейшесть фонтаном прут!

— Он вышвырок, господин.

— Ещё раз назовёшь господином — дам в ухо, — предупредил Славян. — Сколько можно друга оскорблять? За что, кстати, его изгнали?

— За кровосмешение. По-учёному — инцест. С ним одна хелефайна соединила кровь. Сестра по крови больше, чем сестра по рождению, — с глубоким убеждением сказал Хаким, — там люди сами не выбирают, а при кровосоединении — выбирают. Поэтому родство по рождению остаётся только на одно земное воплощение, а по крови — навечно, и в жизни, и в посмертии, и во всех воплощениях. На одном из праздников девушку избрали королевой бала. Она была так прекрасна, что многие мужчины долины желали её. Возжелал и этот сын осла и жабы. Он дал сестре дурманного зелья в вине и, когда она уснула, овладел ею. На утро девушка пришла к владыкам и потребовала найти насильника. Виалдинга нашли и изгнали в тот же день.