— Тут выяснилось, — сказал Славян, — что хранителей не одурманило как других долинников. Словохранилище — часть Совещательных Палат, а они надёжно защищены от любого волшебства. На самого Аолинга дурман не подействовал из-за оберега, который подарила Элайвен. Есть оберег и у неё, как у посланницы. А я человек, волшебство было рассчитано только на хелефайев.

— Я попросил хранителей помочь, — продолжил Дариэль. — Согласились они сразу, а вот уговаривать, чтобы тихо сидели в кустах и ждали команды, пришлось долго, — очень им хотелось без лишних разговоров свернуть ар-Паддианам шеи.

— Теперь, — сказала владычица, — когда мы всё выяснили…

— Не всё, — перебил её по старой привычке Миратвен. — Аолинг, почему ли-Винелла решила подставить именно тебя?

— Потому что второго такого наивного ушехлопа не было во всей долине, — ухмыльнулся Дариэль. — Погружённый в книги недотёпа, я и окружающий мир замечал с трудом. Жить мог только в долине, я даже в приграничье выходил лишь вместе с хранителями, и не дальше ярмарочной поляны. Ну кто бы ещё так по-глупому свалился в ловушку ли-Винеллы?

— А теперь? — спросил Миратвен.

— Не знаю. Миратвен, с апреля и до минувшей пятницы передо мной столько раз открывался морриагел, что я со счёта сбился, — говорил Дариэль спокойно и равнодушно, как о ничего незначащих мелочах, даже уши не двигались. — И в прямом смысле открывался — когда умирало тело, и в переносном — когда умирала душа… Я выжил, но всё, что было во мне раньше, выгорело и вымерзло. Ещё утром в моём сердце не было ничего, только холодная пустота. Белая, как смерть. Теперь я снова целый. Но совсем другой, прежнего меня больше нет. И никогда не будет. Я не знаю, кто я теперь.

— Владыка Эндориена, — сказал человек.

Слова заполнили зал совета как вода чашу — до самых краёв. Хелефайи молчали, обдумывали услышанное. Потом все, как по команде, встали и склонились в поклоне. Владычица поднялась с трона, прижала правую руку к левому плечу, склонила голову, приветствуя Дариэля как равного. Так же поклонился и человек, для которого равны вообще все жители трёхстороннего мира, кем бы они ни были.

— Да вы что, спятили? — еле выговорил Дариэль. — Я же дарко. И владычица у нас — дарко.

— Ну это легко исправить, — сказала Нэйринг, подошла к столику, сняла венец, открепила от плеча ленты. Положила символы власти на столик. — Вот и всё.

Дариэль подошёл к ней.

— Нэйринг, что ты делаешь? Ты стала владычицей всего в шестьдесят один. Ты правила Эндориеном больше семисот лет.

— Да, владыка. Как и Миратвен. Наше время прошло.

— И лучше снять венец в зале совета, — сказал Миратвен, — а не на помосте, с покаянной речью. Ладно — владыки, но ещё ни в одной долине владычицы до такого позора не докатывались.

— Мы надели венцы сразу после войны, — сказала Нэйринг, — когда надо было собирать разрушенное, беречь уцелевшее… А теперь пришло время перемен. Мы не знаем, как нам быть. Какой быть долине. А вы знаете, владыка. Так что всё правильно, в правительницы я больше не гожусь. Если позволите, владыка, буду командиром стражи.

— Но долина осталась без владычицы. — Он беспомощно глянул на Лаурин. Та ответила не менее растерянным взглядом. — Нэйринг, ты не можешь уйти.

— Новая владычица уже есть, — сказала она.

Дариэль опять глянул на Лаурин. Та едва заметно пожала плечами.

— Правильно, владыка. Та, которая исцелила священный источник, и есть владычица Эндориена. — Нэйринг нетерпеливо глянула на дверь. — Да где этот ленивый мальчишка? Явился.

Посыльный принёс основательно набитую небольшую синюю сумку. Девочка осталась в коридоре, осторожно выглядывала из-за косяка, зелёные, как первая весенняя травка, глазища сверкали азартом и любопытством, уши оттопырились и развернулись вперёд, — предвкушала, как понесёт по долине свежайшие новости. Мальчик присоединился к напарнице, попытался оттолкнуть её с выгодной позиции, но ничего на получилось, пришлось сесть на корточки.

— Мы забираем у Пиаплиена Элайвен, — пояснила Славяну Нэйринг, — и должны возместить им потерю. Вино за кровь, хлеб за плоть, вода из священного источника за душу. Эндориен берёт себе Элайвен со всеми горестями и радостями, которые она может ему принести, поэтому отдаёт Пиаплиену соль и мёд.

Нэйринг протянула сумку владыке. Дариэль взял, мгновенье постоял неподвижно, словно собираясь с силами.

— Пиаплиен-шен Элайвен ар-Дионир ли-Маннук, согласна ли ты остаться в Эндориене его владычицей?

Лаурин сняла алиир, подошла к Дариэлю, отдала брошь.

— Я остаюсь с тобой, Аолинг ар-Каниан ли-Шанлон, а в Эндориене или в придорожной канаве, владычицей или нищебродкой, мне всё равно.

— Быть по сему. — Дариэль прикрепил алиир к сумке и повернулся к одному из хелефайев. — Вестник Эндориена, — не то приказал, ни то позвал он.

Вестник, единственный из хелефайев, кроме Нэйринг, не в тайлонире, а в тайлонуре, подошёл к владыке, встал на колено.

— Отнеси весть и выкуп в Пиаплиен, — сказал владыка. Вестник поклонился, встал, забрал сумку и вышел. Молча, лишние слова вестнику не к лицу.

Дариэль перевёл дыхание, как после долгого бега, надел венец.

Лаурин прикрепила к плечу ленты, надела венец. Пальцы едва заметно дрожали.

Дариэль посмотрел на хранителей, те ответили восторженными улыбками. Посмотрел на Славяна.

— Владыка Эндориена, — прижал к плечу руку Славян. Дариэль подошёл к нему.

— Славян, если всё это, — тихо, для одного Славяна, сказал он по-французски, взглядом показал на трон владыки, — не даст тебе назвать меня Дариэлем, я откажусь. Ты мой лучший друг, и если ради власти надо поступиться тобой… Да на хрена мне такая власть!

— Дариэль, владыке нельзя быть таким дураком. Что ж это за дружба, если её можно сломать какой-то табуреткой? — Славян глянул на трон.

— Славян… — Дариэль не знал, что ответить. Выручила Лаурин. Выдернула из связки лент жёлтую, повязала Славяну на руку, рядом с чёрной. Подмигнула, с лёгкой насмешкой улыбнулась Дариэлю. Ехидно, с вызовом оглядела оторопевших свидетелей.

Жёлтый — цвет верности, дружбы, любви, служения. «Отдать жёлтую ленту» — поклясться в верности. Любой, от вассальной до супружеской. Да кем же стал теперь этот человек, приблуда случайный, если одна владычица дала ему право приходить в долину как к себе домой, а другая вообще поклялась в вечной дружбе?