С грустью покидал Герберт страну, где в ученье провел несколько беззаботных лет, где приобрел не только новые знания, но и новых друзей – Гуарина (ставшего впоследствии аббатом монастыря св. Михаила), Бонифилия (будущего епископа графства Жирона, входившего в марку), барселонского архидьякона и переводчика Лупитуса (со всеми ими Герберт впоследствии активно переписывался). Он, по-видимому, нисколько не торопился возвращаться в Орийяк, и если бы не стечение обстоятельств, никогда бы не пересек Пиренеи в обратном направлении. По крайне мере Рихер придавал поездке в Рим, которая, в конце концов, привела Герберта во Францию, провиденциальное значение: «но когда Провидение пожелало возжечь свет в покрытой мраком невежества Галлии, оно навело графа и епископа на мысль совершить паломничество в Рим. Приготовив все необходимое, они отправились в путь и взяли с собой вверенного им юношу».

Впрочем, не только Галлия, но и вся Европа коснела тогда «во мраке невежества». Бессилие королевской власти, произвол сеньоров, невежество духовенства также гибельно влияли на состояние образованности, как и набеги норманнов, венгров и сарацинов. Не говоря уже о том, что среди мирян было ничтожно мало грамотных и что за недостатком таковых приходилось отказываться от письменного ведения судопроизводства, но и духовенство – главный хранитель знания, покровитель и источник просвещения в Средние века – также имело крайне низкие образовательный ценз и нравственный уровень. Многие клирики не знали латыни и не понимали читаемых ими молитв; другие вели себя непристойно, пьянствовали, открыто женились (иногда на своих родных сестрах); порой во главе монастырей вставали богатые миряне, которые являлись сюда со своими женами, детьми, вооруженной охраной и охотничьими собаками. Обнищавшие монахи поневоле уходили из монастырей на заработки, а, возвращаясь, приносили с собой все мирские пороки. И какая уж тут наука – среди полной нищеты, под руководством аббатов, которые не знают «Отче наш». Какая наука, если один из прелатов католической церкви на обвинение в невежестве и нежелании постичь античное наследство отвечал, что «викарии Петра и его ученики не желают иметь учителем ни Платона, ни Вергилия, ни Теренция, ни остальных скотов-философов, которые, гордо летая, как птицы по воздуху, погружаясь в морскую глубину, как рыбы, и блуждая повсюду, как бараны, описали всю землю». Недаром раннее Средневековье с легкой руки префекта Ватиканской библиотеки Чезаре Баронио (1538–1607) уже много лет историки именуют «темными веками». И лишь монастырские и кафедральные школы были тем оазисом, где поддерживался огонь знания.

Поездка в Италию доставила огромную радость Герберту. Маленькие опрятные zenachodia – странноприимные дома при монастырях, в которых останавливались путники, приветливые лица жизнерадостных, общительных итальянцев, голубое и безоблачное, несмотря на декабрь, небо – все внушало ему уважение к этой благодатной земле. Повсюду виднелись развалины амфитеатров, акведуков, храмов и портиков – немых свидетелей былого величия и могущества Римской империи. Стоявшие вдоль дорог многочисленные святыни, древние и новые, у которых Борелл и его спутники задерживались на непременную молитву, напоминали о том, что по этим старым дорогам христианство шло в Roma caput mundi (Рим – главу мира)…

В Вечный город Борелл со своей свитой прибыли в конце года. Дожидаясь аудиенции у папы, они возносили молитвы в римских соборах и знакомились с городом, каждый камень которого говорил о высочайшей культуре латинян. В середине января 971 года Борелл, Аттон и Герберт были, наконец, приглашены в Латеранский дворец[15]. Папа благосклонно отнесся к просьбе графа и велел своему секретарю подготовить бумаги, возвышающие Аттона до сана архиепископа. От внимания Иоанна ХIII не ускользнула необычная для Италии того времени ученость скромного спутника графа и епископа, и он попросил Герберта еще раз посетить дворец для подробной беседы. Зная, что император Оттон I очень дорожит учеными людьми, папа поспешил известить его о прибытии в Рим молодого, но замечательно образованного человека, и к тому же – знатока математики. Император немедленно приказал во что бы то ни стало задержать Герберта в Италии, дабы возложить на него заботы по воспитанию и обучению своего сына и наследника. Воля Оттона I была передана Бореллу, и тому ничего не оставалось, как подчиниться (что он и сделал с большой неохотой). Граф вернулся в Испанию один, поскольку в августе 971 года на обратном пути в Вик Аттон был смертельно ранен в стычке с сарацинами и умер на руках у Борелла. Герберт же был вскоре представлен папой Оттону I, который прибыл со своим двором в Рим на Рождество.

Императору было в то время около шестидесяти лет. Рослый, очень сильный физически, Оттон I был сыном короля Восточно-Франкского королевства[16] Генриха I Птицелова, представителя саксонской династии.

В молодости он получил соответствующее его положению воспитание, овладев семью «рыцарскими искусствами» – верховой ездой, плаванием, владением копьем, мечом и щитом, фехтованием, охотой, игрой в шахматы, искусством слагать стихи и под собственный аккомпанемент петь мадригалы в честь прекрасных дам. Неизвестно, насколько Оттон I преуспел в этом последнем искусстве, хотя, по-видимому, романтических историй в его жизни было немало. Юношей он увлекся дочерью славянского князя, содержавшегося с семьей в качестве заложников в Германии, и их незаконнорожденный сын стал впоследствии архиепископом Майнца.

Отмечена рыцарской романтикой (впрочем, с сильной примесью политических амбиций) и история второго брака Оттона I. После скоропостижной смерти 22 ноября 950 года юного короля Италии Лотаря Прованского его соперник Беренгарий, маркграф Ивреи (области в Северной Италии), «человек жестокий и алчный, за деньги продававший правосудие», захватил престол; он и его сын были объявлены королями и коронованы в церкви св. Михаила в Павии, древней столице лангобардских королей. Молодую же вдову Лотаря Адельгейд заключили в одну из крепостей на севере Италии, ибо она имела не меньше прав на престол, чем маркграф и его сын. Хронист так писал о ее заточении: «Безвинно схваченная, Адельгейд подверглась всевозможным мучениям, будучи остриженной, битой кулаками и ногами и, наконец, заключенной в мрачную темницу с единственной служанкой…». Однако через четыре месяца сторонники королевы прорыли подземный ход, через который Адельгейд удалось бежать. Ей чудом удалось уйти от погони, которую возглавлял сам Беренгарий, и она обратилась за помощью к Оттону I, потерявшему в 946 году свою первую жену Эдгит, дочь английского короля. Перспектива женитьбы на двадцатилетней вдове, которая была почти вдвое моложе его, представлялась Оттону весьма заманчивой, но еще более привлекательным был «благородный повод» захватить и включить в свои владения Итальянское королевство.

Разбив войско Беренгария и женившись на Адельгейд, Оттон I провозгласил себя королем Лангобардии, а вскоре смог осуществить свою давнюю мечту – возродить империю Карла Великого: 2 февраля 962 года в римской церкви св. Петра папа Иоанн ХIII возложил корону римских императоров на голову Оттона I, который еще при жизни был прозван Великим. Так по словам современного историка «из недозрелого германского феодализма было воссоздано государственное образование, получившее впоследствии столь же громоздкое и неуклюжее, сколь и неточное название Священной Римской империи германской нации». В территориальном отношении Оттоновская империя уступала империи Карла Великого и включала только Германию и отдельные области Италии.

Императрица Адельгейд (с древнегерманского ее имя переводится как Благородство и Борьба) была весьма образованной женщиной, и если до женитьбы на ней Оттон I не умел ни читать, ни писать, то после бракосочетания под ее влиянием, хотя и с трудом, овладел этими «неблагородными» искусствами. По примеру Карла Великого он начал приглашать к императорскому двору выдающихся ученых из разных стран, таких, как знаток арабской культуры Иоанн Горзский, историк, дипломат и знаток греческого языка Лиутпранд Кремонский, известный собиратель рукописей римских классиков Стефан Наваррский и других. Герберт стал, таким образом, еще одним «интеллектуальным приобретением» Оттона I.