А 12 мая следующего года покинул сей мир и Герберт из Орийяка – пастушок, ставший папой; церковник, выполнивший завет апостола Павла: «Не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего»; ученый, педагог и гуманист, протянувший руки из «темных веков» людям европейского Возрождения.

Когда Гулливер посетил Главную Академию Лапуты, то в отделении, где заседали «прожектеры в области спекулятивных наук», его внимание привлекло странное сооружение, на раме которого было размещено множество деревянных кубиков. На всех сторонах каждого из них было прикреплено по бумажке с одним из слов лапутянского языка в различных наклонениях, временах, падежах. При повороте рычага кубики поворачивались, образуя случайное сочетание слов. Если при этом оказывалось, что три или четыре слова составляют часть фразы, их переписывали в специальный фолиант, а операцию повторяли снова. Связав затем отрывочные фразы, ученые Лапуты намеревался «дать миру полный компендий всех искусств и наук». С помощью этого изобретения «самый невежественный человек с помощью умеренных затрат и небольших физических усилий может писать книги по философии, поэзии, политике, праву, математике и богословию при полном отсутствии эрудиции и таланта».

Так гениальный насмешник Джонатан Свифт (1667–1745) высмеял бесплодные усилия оторванной от жизни учености. Но его сатира несла и конкретную направленность, ибо, изображая лапутянского профессора и описывая его изобретение, Свифт, несомненно, имел в виду арагонца Рамона Льюля, более известеного у нас как Раймунд Луллий по латинизированной форме его имени и фамилии (Raymundus Lullius). Он был религиозным подвижником, философом и писателем, автором «Великого Искусства» («Ars Magna») – весьма своеобразного метода «отыскания истин, религиозных и научных» с помощью комбинаций некоторых исходных понятий.

Из XVIII века, когда был создан «Гулливер», вернемся на столетие назад и предоставим слово великому Обновителю Наук, философу нового, экспериментального знания Фрэнсису Бэкону (1561–1626): «Не следует обходить молчанием то, что некоторые, скорее чванливые, чем ученые, люди немало усилий потратили на создание некоего метода, который в действительности не имеет никакого права называться законным; это, по существу, метод обмана, который, тем не менее, оказывается весьма привлекательным для некоторых суетных людей. Этот метод как бы разбрызгивает капельки какой-нибудь науки так, что любой, нахватавшийся верхних знаний, может производить впечатление на других некоей видимостью эрудиции. Таково «Искусство» Луллия».

«Отстегнем» еще одно столетие: «… Познай все законы астрономии, – поучает Гаргантюа Пантагрюэля, – но астрологические гадания и «Искусство» Луллия пусть тебя не занимают, ибо все это вздор и обман».

Итак, Луллий и его «Ars Magna» высмеяны, развенчаны, заклеймены?

Не будем спешить с выводами, ибо наряду с критиками «Искусства» у него было немало поклонников, и среди них – такие яркие личности, как, например, знаменитый алхимик Арнольдо из Виллановы (ум. 1314) и не менее знаменитый адепт магических наук Генрих Корнелий Агриппа Неттесгеймский (1486–1535), замечательные гуманисты Лоренцо Валла (1407–1457) и Хуан Луис Вивес (1492–1540), великие философы Николай Кузанский (1401–1464), Джованни Пико делла Мирандола (1463–1494), Марсилио Фичино (1433–1499) и Джордано Бруно (1548–1600), выдающийся полимат Афанасий Кирхер (1602–1680).

Но, пожалуй, самым замечательным из сторонников Луллия был Готфрид Вильгельм Лейбниц (1646–1716), универсальный гений, в письмах и трактатах которого многократно и с большим уважением упоминается имя каталонского подвижника. Лейбницу не было и двадцати лет, когда он написал небольшой трактат «О сочетательном искусстве», перекидывающий мостик между идеями Луллия и Универсальной Характеристикой – грандиозным проектом всеобщего логического исчисления. Лейбниц намеревался свести весь понятийный аппарат науки к конечному числу элементарных понятий, каждому из них присвоить знак специального искусственного языка-кода и заменить обычные рассуждения операциями над знаками. «Если при этом возникнут разногласия, – писал Лейбниц, – необходимости в диспуте между двумя философами будет не больше, чем между двумя счетоводами. Для разрешения противоречий достаточно будет взять мелки и, сев за грифельные доски в присутствии, если угодно, свидетеля, сказать друг другу: «Давайте вычислять».

Уже эти противоречивые отзывы вызывают желание разобраться в сущности «Искусства» и, попытавшись отделить зерна от плевел, найти ему место в истории идей европейской культуры. Но автор «Ars Magna» интересен и per se. Его долгая жизнь могла бы послужить сюжетом увлекательного романа, в котором опасные путешествия сменялись годами затворничества, а любовь (отнюдь не платоническая) к Прекрасной (ным) Даме (мам) – аскезой и смирением. Герой этого романа сочинял бы эротические стихи и богословские трактаты, жил в королевских покоях и в зловонных тюремных камерах, беседовал с римскими папами и арабскими муллами, участвовал в университетских диспутах и обращал в христианскую веру приверженцев Магомета, занимался астрологией, медициной, философией и совершал поступки, достойные своего великого соплеменника Дон Кихота. К сожалению, фактические сведения о Луллии – то, что можно было бы назвать документальной основой романа, – довольно скудны. Правда перемешана с вымыслами, и спустя почти восемь столетий с большим трудом и лишь приблизительно удается реконструировать его земной путь, ибо «слабая память поколений сберегает лишь легенды» (Станислав Ежи Лец).

«Есть острова, далекие, как сон, и нежные, как тихий голос альта, – Майорка, Минор, Родос и Мальта…» (Георгий Шенгели).

Майорка (Мальорка) – самый большой из пяти Балеарских островов, расположенных у берегов Испании, жемчужина Средиземноморья. Монотонная череда невысоких, поросших кустарником холмов, над которыми неожиданно резко поднимается ввысь седлообразная гора Ранда; одинокие пальмы на фоне розового неба; зеленый рай кипариса, мирта, оливы, померанца, апельсина, граната, алоэ; дикие скалы на берегу сапфирного, теплого моря; горный хребет Вальдемоза, на котором высится основанный в начале XIV века картезианский монастырь. Сюда в ноябре 1838 года Жорж Занд привезла своего возлюбленного – Фредерика Шопена. В монашеской келье за метровыми монастырскими стенами великий поэт фортепиано, больной туберкулезом и астмой, тосковал по милым его сердцу польским фольваркам, страдая от сырости, сквозняков и удушающего жара brazero (испанской жаровни); здесь, прислушиваясь к монотонному шуму дождевых струй, полный тяжелых предчувствий, сочинял он свою знаменитую прелюдию «Капли дождя»…

Главный город острова Пальма-де-Майорка расположен на берегу небольшой уютной бухты. Этот скромный морской закоулочек давал в незапамятные времена приют кораблям финикийцев и карфагенян, греков и римлян, вандалов и франков. В 745 году здесь высадились мавры, утвердившие на острове свою высокую цивилизацию с её человечностью, любовью к наукам и искусствам, замечательной агрикультурой, болезненной страстью к чистоте и опрятности. Они завезли на Майорку невиданные здесь ранее деревья и растения (пальмы, оливки, апельсины, лимоны, миндаль, баклажаны, шафран), обнесли город массивной стеной, построили Палау-дель Альмудейну – резиденцию своих правителей. Около четырех веков мавры владели островом, и несмотря на то, что их флот постоянно нарушал спокойствие христианских владык сопредельных государств, на Майорке они проявляли удивительную веротерпимость, разрешая католикам открыто отправлять свои религиозные обряды. Впрочем, и христиане, вытеснившие впоследствии гуманных захватчиков, столь же лояльно относились к единоверцам Магомета и к довольно многочисленной иудейской общине острова, ибо в ХIII веке, когда началась Реконкиста Майорки, ужасающий механизм инквизиции действовал еще не в полную силу. Изгнанию мавров с острова предшествовал разгром их флота объединенными силами каталонской, флорентийской и пизанской флотилий. А в сентябре 1229 года арагонский король Хайме (или Жуаме) I Завоеватель, воин, политик и поэт, во главе большой армии высадился у Пальмы-де-Майорки и, воспользовавшись разладом среди местных правителей, без особого труда покорил мавров. Еще через пять лет ему удалось вернуть христианскому миру и другие Балеарские острова. Уцелевшие мусульмане ушли в труднодоступные области Майорки и спустя несколько веков полностью смешались с арагонцами, высадившимися на остров вместе с Хайме I.