Шесть метров, отделяющих жизнь от смерти… Шесть грёбаных метров… по голой, лишённой даже намёка на укрытие или препятствие поверхности, в области прямой видимости врага, имеющего дальнобойные атаки… сравнимые по скорости с огнестрелом. То есть, фактически, бег прямо на работающий огнемёт…
* * *
Матвей напрягался изо всех своих сил, удерживая и постоянно наращивая толщину своего каменного щита, за счёт сползающихся к нему и ползущих снизу, с земли, по нижнему краю, соприкасающемуся с этой поверхностью мелких камней, камешков и осколков всего подряд.
Постоянно наращивая… Вот только, плавился, выгорал, выкипал, трескался и осыпался под напором настолько высокотемпературной струи пламени, выпускаемой вражеским Одарённым, что это уже можно было не пламенем назвать, а плазмой, щит быстрее, чем нарастал.
Струя пламени… Сколько было между ними? Десять метров? Восемь? Примерно так. Восьмиметровый факел-струя управляемой человеком высокотемпературной плазменной гарелки… толщеной в баскетбольный мяч или хорошее бревно.
На такое способен был только Одарённый ранга Ратник, не меньше. Тут ведь уже не только в «силе» Дара дело, но и в контроле. Удерживать такое совсем непросто.
Ратник… А это значит, что Гридню Матвею в прямой схватке с ним не светит ничего. Максимум, что он мог выиграть, это время. Да и то, совсем крохи этого времени. Время… для чего?
Понятно, что это город Долгоруких, и время здесь, в любом случае, играет на Долгоруких и против их противников, так как вскоре должны прибыть экстренные службы, Полиция, а за ними и Дружина Князя, которая скрутит и не такого шустрика… Вот только, до их прибытия десятки минут. А максимум, который может выиграть при всём желании, при всём напряжении сил и возможностей своего Дара, Матвей — это минуты. Никак не десятки минут.
Это понимают и Матвей, и его противник. Это понимает и лежащий у ног Матвея раненный Ратник… которого предусмотрительно успели выбить ещё в самом начале атаки, сразу после того, как его дезориентировал неожиданный взрыв бензовоза, который, по всем законам физики, не должен был взорваться. Он должен был остановиться, может упасть на бок, может перевернуться, разлить своё содержимое, но уж никак не взорваться. Ведь сам по себе бензин не взрывается. Взрываются его пары, да и то, если они в достаточной концентрации… и, если их правильно поджечь.
А этот взорвался… Значит, и пары внутри были, и подожгли их правильно. В нужный момент. Удалённо. Контролируемо… Не спонтанное это было нападение, а вполне продуманное и подготовленное…
«Пожарник» давил мощью своей огненной техники на скрипящего зубами и обливающегося потом Княжича. Взгляд его был уверенным, в нём блестело разгорающееся торжество. Лысый шрамоносец поднажал. И сделал шаг вперёд. Затем ещё один и ещё.
Каждый шаг сокращал дистанцию, а значит, уменьшал длину струи, а значит — повышал её мощность, так как сила воздействия обратно пропорциональна расстоянию до объекта воздействия. Если воздействие контролируемо, конечно. Тому же огненному шару нет особой разницы, двадцать метров пролететь или сорок. Как и запущенной каменной глыбе или ледяной стреле. А вот такому факелу — есть разница. И Матвей эту разницу начал чувствовать на себе в полной мере — щит стал раскаляться и плавиться быстрее. Больше того: прогреваться стал не только его внешний разрушающийся слой, но и весь остальной объём. Внешне это стало проявляться, как красный круг, расходящийся, расползающийся от центра бьющей в щит струи, в стороны. Сначала размером с мяч для настольного тенниса, затем с нормальный теннисный мяч, затем с волейбольный, футбольный, мяч для баскетбола… с крышку канализационного люка… А уже в центре этого красного круга стал проявляться более яркий жёлтый. В центре жёлтого белый…
Матвей видел эти круги перед собой, на… обратной, повёрнутой к нему стороне своего щита. Видел и обливался потом. Потом — от невыносимого жара и от невыносимого леденящего, вымораживающего душу страха, поднимающегося из глубины души. Матвей не хотел умирать!
Он вкладывал все свои силы, всего себя в этот щит. И, даже, в какой-то момент, круги замедлились, остановились и начали уменьшаться, что заставило Матвея даже воспрять духом… а потом лысый подошёл ещё на три шага, и круги побежали с удвоенной скоростью.
Белый, тот, что в самом центре, увеличился уже до размеров теннисного мяча и светился, как солнышко. Вот-вот, ещё секунда-другая, и камень в его середине размягчится, потечёт… и перестанет сдерживать напор бушующей снаружи плазмы. И первым брызнет в лицо Княжичу впереди реактивной струи плазменного резака, обжигая кожу, выбивая и выжигая глаза… Ещё секунда…
Княжич заорал от ужаса и отчаянья, вложил в щит всё, что только мог, и даже оттолкнулся от земли коленом, на котором стоял, нажимая на щит всей своей силой и всем своим весом…
Когда с той стороны раздался болезненный вскрик лысого и шипение воды. Струя пропала на несколько секунд.
Матвею было плевать, что там произошло, и почему струя пропала. Он вскочил и толкнул щит вперёд, от себя со всей силой и мощью на которые был способен. И щит полетел вперёд, уже не как щит, а как снаряд.
Это снаряд врезался в «пожарника», ударил его и свалил на землю, выбивая на какое-то время дух. Позволяя Матвею увидеть, что же сбило плазменный факел.
Это была струя мощнейшая струя воды, которая била точно в «Пожарника»… из рук его брата, Юры…
Времени приглядываться не было. Матвей отпустил технику щита и тут же запустил в своего врага булыжником настолько сильно, насколько вообще мог.
Отвлечённый продолжающей бить его прямо в лицо струёй воды, лысый Ратник не сумел отреагировать на бросок Матвея и камень влетел ему прямо в голову, выбив дух и заставив затихнуть.
Матвей швырнул в него ещё один камень и ещё один. И ещё один контрольный. Только после этого разрешил себе вздохнуть и посмотреть на брата…
Нет. У Юры не проснулся так желаемый им Дар. Нет. Он просто добрался до пожарной машины и держал теперь в руках пожарный брандспойт, из которого и бил максимально возможной по силе струёй воды с пеной из запасов-цистерны, имеющейся внутри машины…
* * *
Глава 17
* * *
ОВП-палата Центральной Больницы города Москвы, имени Николая Ивановича Пирогова. Или, как больше принято сокращать в мире писателя — VIP-палата.
Большое окно с пуленепробиваемыми стёклами и бронированными рамами, белый, идеально чистый подоконник с тремя горшками каких-то красивых цветов, названия которых мне не известны. Невесомые ажурные зановесочки, плотные «бархатные» шторы, сейчас не задёрнутые, мягкий ковёр на полу, какие-то картины с пейзажами и натюрмортами на стенах. Обои на этих стенах, сами представляющие из себя произведение искусства. От пола до середины стены светлые с серым рисунком, выше середины стены — светло-голубые с таким же спокойным рисунком-узором. Белый потолок с красивым потолочным светильником на три энергосберегающих лампочки. Кровать — одновременно и мягкая и упругая, достаточно просторная, чтобы одному было удобно на ней лежать, но достаточно узкая, чтобы врачу или младшему медицинскому персоналу не приходилось тянуться к пациенту для проведения осмотров или процедур вроде обтирания его или смены «утки» под ним.
Мне, слава Творцу, «утка» не полагалась. У меня вообще каких-то серьёзных травм или повреждений не было. Так: ушибы, царапины, растяжения… ну и контузия. Слава тому же Творцу, что лёгкая, вроде бы не опасная. Хотя — про травмы головы, любые, никогда нельзя сказать что-то определённое, сразу и наверняка. Они не сами по себе опасны, а возможными последствиями и осложнениями. Я про них много чего успел почитать после своего первого нокаута на ринге. Способствует он, знаете ли, желанию просвещаться.
Я легко отделался. Чего, к сожалению, никак не скажешь об Алексее Сумерском — именно так звали того Княжеского Дружинника, который сопровождал Матвея во время его визита ко мне. У того — полный комплект: и контузия, и баротравма ушей, и ожоги второй-третьей степени, и трещины в четырёх рёбрах, и перелом правой руки и ожог сетчатки правого глаза… В общем, он здесь пропишется надолго.
