— Антисоветская агитация, — торопливо переводит мама, внимательно слушая обвинение, и кажется, хорошо понимая всё происходящее.

— … двести двадцать седьмая…

— Создание группы, причиняющей вред здоровью граждан, — поясняет мама…

… и это, внезапно, не обо мне, а об отце, который, если верить обвинению где-то и в чём-то состоит ещё с сороковых.

— Нелюди! — подал голос один из представителей возмущённой общественности — один в один старичок из комиссии, только что уровнем пониже, — Весь советский народ…

Немолодой мужчина в роговых очках, сидящий с большим блокнотом и что-то время от времени записывающий, услышав эту реплику, удовлетворённо покивал и написал несколько слов.

Могу без особой натяжки предположить, что это, вероятнее всего, корреспондент одного из центральных изданий. Где-нибудь в «Комсомолке» на следующий день выйдет статья про утрату нами гражданских и патриотических чувств, и порождённую идейной безнравственностью ненависть к государству и социалистическому строю.

— … с самого начала показал себя человеком антисоциальным, не желающим вливаться в коллектив, находить общий язык с другими воспитанниками детского дома, — зачитывает мою характеристики с бумажки Татьяна Филипповна — не поднимая глаз, очень нудно, в худшем стиле стареющего Политбюро.

Это, наверное, своеобразная мода, идущая сверху, от престарелых Членов, которые без бумажки не могут собрать мысли в кучу, да и с бумажкой многие — не очень… А может быть, это идёт ещё с тридцатых, когда выступающий зачитывал ровно то, что ему написали, всячески стараясь показать, что он просто докладчик, а не народный трибун и не оратор, и что мысли — не его, а коллективные, или спущенные от начальства? Не знаю…

… но вообще — тридцатыми попахивает отчётливо. Риторика, по крайней мере — та самая.

Свидетели все как один, под копирку, клеймят, громят и соглашаются с худшими эпитетам, предложенными обвинением, разбавляя это отсебятиной в нужном, как им кажется, стиле. Иногда выходит удачно, а иногда — ну такой косноязычный лубок, что впечатление от заученных слов получается с обратным эффектом.

А потому вдруг неожиданное, безапелляционное, резкое…

— Михаила Савелова я знаю только с положительной стороны, — спокойно, с какой шляхетной надменность сообщила Елизавета Антоновна, и, предупреждённая с нажимом об ответственности за дачу ложных показаний, не отступилась.

… а потом были другие свидетели. Которые не побоялись выступить в нашу пользу. Которые отказались свидетельствовать против…

… и право слов, вся эта общественность, все свидетели от обвинения, судорожно оглядывающиеся на одобрительно кивающего прокурора или иного куратора — такая ерунда! Есть ещё люди, есть…

… до мокрых глаз. Я…

… признаться, был о гражданах СССР несколько худшего мнения.

Если бы суд был судом, а не судилищем, нас уже освободили бы, оправдав по всем статьям, но…

— Перерыв! Суд удаляется на совещание!

Напившись в туалете холодной воды, чуть отдающей хлоркой и ржавчиной, я долго плескал себе в лицо холодной водой, а потом решительно сунул голову под кран.

— Отпустило? — поинтересовался отец, уже умывшийся.

— Угум, — выдыхаю я.

— Ну, пошли тогда, — сказал он, не обращая внимания на сопровождающего нас милиционера.

— Может, всё-таки поешь пирожков? — спросила мама, — Вкусные, с повидлом! Тёплые ещё!

— Н-нет… — мотаю головой, отгоняя дурноту, возникшую от одной только мысли о еде.

Вздохнув, мама не стала настаивать, и они с отцом принялись обсуждать с адвокатом, Леонидом Ивановичем, суд. Я же, привалившись плечом к плечу отца, откинулся затылком к холодной стене и слушаю их вполуха, вслушиваясь не в сам разговор, а в голоса.

Есть только здесь и сейчас, и я рад уже тому, что слышу мамин голос, чувствую тёплое плечо отца. Даже если всё пойдёт не так, эти минуты никто у меня не отнимет…

— … всё нормально, всё нормально, — зачастил Леонид Иванович, склонившись к нам.

Дышу через раз, слушая слова о том, что, согласно постановлению номер такой-то, в Израиль не допускается выезд граждан, которые по закону Израиля могут быть признанными военнообязанными.

Мама крепко — до боли, до ногтей, сжимает мою руку, и это — якорь, без которого я, быть может, уплыл в бессознательное.

— … нарушен также порядок предварительного обсуждения характеристик на ходатайствующих на общих собраниях коллективов трудящихся по месту работы выезжающих…

— … отказать!

Пытаюсь ухватить воздух, но получается какой-то всхлип.

— Однако… — слышу через раз, потому что в висках пульсирует кровь, перебивая слова. Понятно только, что говорят об антисоветской агитации, об антисоветском образе жизни и о том, как глубоко чужды мы советскому строю…

— … лишить советского гражданства и выслать за пределы страны в двадцать четыре часа!

[i] Комите́т бедноты(комбе́д) — орган Советской власти в сельской местности в годы «военного коммунизма», созданный декретами ВЦИКа от 11 июня и Совнаркома от 6 августа 1918 года.

[ii] ЧОН — Части Особого Назначения. ЧОН участвовал в подавлении крестьянских волнений в период проводимой в РСФСР продразвёрстки и гражданской войны в России, а также в качестве силовой поддержки продотрядов, занимавшихся изъятием у крестьян хлеба и других продуктов. По сути — каратели.

[iii] Рабо́чий факульте́т(сокращённо рабфа́к) — учреждение системы народного образования в СССР, которое подготавливало рабочих и крестьян для поступления в высшие учебные заведения[1], существовавшее с 1919 года до начала 1940-х годов.

[iv] Сервантес, «Дон Кихот»

[v] Если кто захочет сказать «Да не может такого быть», рекомендую прочитать воспоминания Анастасии Вертинской, дочери известного певца (она 1944 г. рождения) о пионерском лагере.

«У нас с Марианной было два чемодана — немецкие, из светлой кожи. Туда нам положили гамаши, рейтузы, боты, платья, фуфаечки… Я ничего не помню в этом лагере, кроме страшного чувства голода и странной неловкости, когда на линейке пели 'взвейтесь кострами синие ночи, мы пионеры дети рабочих». Как было бы хорошо, думала я, если бы мой папа писал такие песни, вместо песен про каких-то балерин, клоунов, пахнувших псиной, рафинированных женщин…Вот написал бы эту, про детей рабочих, я была бы горда…

Когда мы приехали обратно, у нас был один фибровый чемодан на двоих, и там было два предмета. Марианне принадлежала голубая застиранная майка, на которой было вышито «Коля К», а мне чёрные сатиновые шаровары с надписью «второй отряд».

Мы ввалились в дом, шмыгая носом, ругаясь матом, а перед нами в шеренгу папа в праздничном костюме и бабочке, мама, две бонны, бабушка с пирогам. Не поздоровавшись, не поцеловавшись, мы сказали: «Ну чё стоите как обосравшийся отряд! Жрать давайте!»… Потом прошли на кухню, открыли крышку кастрюли и руками съели полкастрюли котлет.

[vi] Льюис Кэррол, он же Чарльз Лютвидж Доджсон, автор «Алисы…», был достаточно известным математиком (а также философом, богословом,логиком), а его работы в области математической логики опередили время.

После суда нас ограбили. Образцово-показательное, можно даже сказать, эталонное ограбление по-советски, было совершено прямо в здании суда чиновниками СССР.

Государство, в многолико-единых лицах управляющих им престарелых Членов, найдя наше поведение вызывающе антисоветским, решило возместить действительный или мнимый ущерб, ободрав нас буквально до нитки. Все счета и всё имущество было конфисковано «В возмещение ущерба, причинённого антисоветской деятельностью», и «Всё», это действительно «Всё».

Нам оставили только то, что сейчас на нас. Разумеется, и речи не идёт о возврате конфискованных при аресте часов, отобранных у мамы простеньких серебряных серёжек и даже мелочи из карманов. Отказано даже (!) в праве забрать из барака свои вещи, в том числе и памятные, доставшиеся в наследство.