— Тяжёлый был день? — негромко осведомляется мама, усаживая меня за стол и хлопоча. Вокруг — разговоры, разговоры…

— … он наградил Насера орденом Ленина и Золотой Звездой за уничтожение египетской коммунистической партии, но не дал ему орден Победы за поражение в шестидневной войне! — дядя Боря Хейфец разводил руками и хохочет заливисто над собственной шуткой, но в этом смехе слишком много нервов.

— Ещё ложечку… — прошу маму, — хватит!

Прицелившись, подцепляю вилкой ломтики колбасы, ветчины и всякой вкусной разности, щедро, с горкой, наваливая на тарелку поверх салата. День был длинный, время позднее, и жрать хочется — как не в себя!

— День… хм, да обычный в общем-то, — отвечаю наконец не слишком искренне, и начинаю есть, непроизвольно жмурясь от удовольствия.

— Я же вижу, что не всё в порядке, — с лёгкой укоризной говорит мама, положив руку мне на предплечье и тут же убрав её.

— Ну, — пожимаю плечами и подцепляю вилкой ломтик сервелата, — в школе всё так себе, на самом деле. Помнишь, отец ходил разговаривать с директором о свободном посещении?

— Да, — осторожно кивает мама, — он обещал подумать.

— Ну и… — снова пожимаю плечами, — надумал, судя по всему, и нет!

— Да что ты говоришь? — склоняется ко мне через стол тётя Ида, — Отказал-таки?

Она нам дальняя родственница, притом как по отцовской родне, так и по маминой. Это такое сложное переплетение родственных связей, кузенов и кузин, приёмных детей и дружбы прадедушек, обучавшихся в одно время у известного цадика, что я, попытавшись разобраться, кто есть кто на семейном древе, потратил неделю и заработал стойкую мигрень. Но разобрался-таки! Поверхностно.

Родственников, и подчас достаточно известных, у нас много…

… и оказывается — заступались, писали письма и ходили по инстанциям.

Но в некоторых случаях заступничество оборачивалось новыми проблемами и для них, и для нас.

В Сталинском СССР человек мог быть Фигурой и, к примеру, лауреатом многочисленных премий или капитаном производства, но при этом жена у него сидела в лагере как враг народа, да и сам он — то возглавлял что-то и был в почёте, то подвергался арестам и клеймился. Вне зависимости от национальности…

А сейчас, по мнению людей, переживших те годы, времена практически вегетарианские!

— Да вот… — и минуту спустя я рассказываю о ситуации в школе гостям, и людям, что характерно, интересно! Ну да, ну да… евреи и образование, это ж фактически мем!

— Ну вот что это, если не антисемитизм? — пожимает плечами Хейфец, для которого всё очевидно. Хотя для него всегда и всё очевидно, потому как человек смотрит через негатив, заранее подозревая всё и всех в нехорошем антисемитизме, отчего общаться с ним не всегда удобно, и почти никогда — приятно.

Началось обсуждение антисемитизма, его частных проявлений и моей ситуации со школой, и в эту ситуацию дядя Боря то и дело вставляет шекели своего мнения, иногда к месту, но чаще — нет.

— … оформление стенгазеты тоже на тебе? — интересуется мадам Хейфец, к слову, вполне себе русская, и происхождения самого что ни на есть простого. Ни тебе пламенных коммунистов в родне, ни аристократии, ни даже потомственных почётных граждан, зато целая куча окающей деревенской родни, с которой у дяди Бори сложные отношения.

— На мне… — вздыхаю, — как и многое другое. Олимпиады — ладно, они, в общем-то, мне больше нужны. Но вся эта самодеятельность…

Передёргиваю плечами, не желая даже вспоминать. Директор в вечерней школе не педагог, а партийный работник, начавший карьеру в агитбригаде, продолживший в схожих структурах, и, похоже, словивший профессиональный перекос в виду недостатка не только педагогического, но и образования вообще.

В школьной самодеятельности слишком много лубка и агитации, и слишком мало — собственно самодеятельности, зато очень много — руководящей и направляющей силы Партии в лице директора. Собственно, чёрт бы с ним… если бы меня не тянули туда всеми силами, и если бы не твёрдая убеждённость директора, что все вокруг должны Советской Власти и лично ему, как воплощению этой самой Власти.

Любитель, понимаешь ли, административно-командных методов… с кнутами, но без пряников.

— … на фабрике я в самодеятельности тоже участвую, но там и начальство адекватное, навстречу идёт, — рассказываю гостям, — Переработку несовершеннолетнему они оформить не могут, но оплаченные отгула, как по мне, ничуть не хуже.

— Ну да, ну да… — китайским болванчиком кивает Иван Маркович, выпытывая всё новые подробности, пока тётя Ида, вслух перебирая знакомых, подыскивает тех, кто может надавить на «поца», то бишь директора, и я понимаю, что таки найдёт и надавит!

— … вот, понюхай! — мама, перебивая момент, сунула мне под нос остро пахнущий мандарин, — Новым годом пахнет, да⁈

— Да… — послушно соглашаюсь я, нюхая, а потом получая половинку очищенного кисловатого абхазского мандарина, который полагается смаковать, наслаждаясь каждой долькой. Ну и… наслаждаюсь, не желая обижать маму…

— А мы документы подали, — невпопад бухнул Хейфец в наступившей паузе, — на выезд.

Оглушительное молчание, томительное и тягостное…

— Пора… — не слишком уверенно сказала мама, повернувшись к супругу.

— Пора, — уверенно ответил тот…

… и всем вдруг стало ясно, что действительно — пора!

[i] Комсорги были освобождённые(то есть, это была их основная работа) — на крупных предприятиях. В мелких ячейках это была общественная нагрузка.

[ii] Ша́бесгой, ша́бес-гой(идиш שבת-גױ ‎ — субботний гой), гой шель шабат(ивр. גוי של שבת‎), шаббат-гой[1], — нееврей, нанятый иудеями для работы в шаббат (субботу), когда сами ортодоксальные иудеи не могут делать определённые вещи по религиозным законам.

[iii] В обязанности козла — провокатора входит сопровождение отар овец на бойню, при этом сам козёл выходит оттуда невредимым, зная о расположении скрытого выхода.

[iv] Кулёк — училище культуры.

[v] Средняя зарплата в СССР в 1970-м году была 122 ₽, и это — именно средняя, с зарплатами шахтёров, металлургов и работников Крайнего Севера. Нормальная, на заводе, 90–120 ₽, для служащих и 60 не редкость, у колхозников совсем весело. При этом стоимость яиц была от 90 до 130 копеек за десяток, чайной (самой дешёвой) колбасы 1 ₽ 70 к., литр масла — 1 ₽ 70 к., сыр «Пошехонский» (самый дешёвый) — 2 ₽ 60 к.

[vi] Зарплаты были в совхозах, в колхозах — трудодни, которые часто выплачивали не деньгами, а зерном, бураком и прочим. То есть после работы колхозник работал уже на подворье и… часть продуктов, которые он произвёл в свободное от работы (!) время, обязан был сдать в качестве налога. Даже если у человека не было подворья, он обязан был сдавать продукты, и это — не шутка и не злобный вымысел автора. Напоминаю — на дворе (в книге) 1969, и «колхозное крепостное право» всё ещё действует. До определённого времени каждый крестьянин, помимо работы в колхозе, должен был сдать определённое количество яиц, масла, молока, шерсти и далее, в некоторых регионах (не ручаюсь, но встречал) вплоть до пера и пуха.

[vii] Если кто лечился во времена СССР, то должен помнить, как «доставали» иностранные лекарства. ДАЖЕ если их аналоги выпускались в СССР, иностранные (почему-то!) котировались много выше.

[viii] С 1 апреля 1956 года женщинам-работницам и служащим отпуск по беременности и родам был увеличен с 77 до 112 календарных дней (56 дней до родов и 56 дней после родов), при осложнённых родах или рождения двух и более детей — 126 дней (56 дней до родов и 70 после родов)

С 13 октября 1956 года женщинам было предоставлено право на дополнительный отпуск без (!) сохранения заработной платы сроком до 3 месяцев после отпуска по беременности и родам, включавшийся в общий и непрерывный трудовой стаж.

С 1 января 1969 года женщинам, имеющим грудных детей, по их просьбе, кроме отпуска по беременности и родам, был предоставлен дополнительный отпуск без (!) сохранения заработной платы до достижения ребёнком возраста 1 года