Еще одно возражение против преднамеренного вызывания слабости заключается в том, что длительные нагрузки, потеря сна и т. д. сами становятся шаблонами, к которым субъект приспосабливается через апатию. Дознаватель должен использовать свою власть над физическим окружением сопротивляющегося субъекта, чтобы нарушить шаблоны реагирования, а не создавать их. Питание и сон, предоставляемые нерегулярно, в большем или меньшем количестве, чем положено, смены, происходящие без видимых временных рамок, обычно дезориентируют допрашиваемого и ослабляют его волю к сопротивлению более эффективно, чем длительные лишения, приводящие к слабости.
H. Боль
Всем известно, что люди по-разному реагируют на боль. Причина, по-видимому, не в физическом различии интенсивности самого ощущения. Лоуренс Э. Хинкл замечает: «Ощущение боли кажется примерно одинаковым у всех людей, то есть у всех людей примерно одинаковый порог, при котором они начинают чувствовать боль, и когда к ним применяются тщательно отобранные стимулы, их оценки тяжести примерно одинаковы... И все же ...когда люди очень сильно мотивированы... они, как известно, выполняют довольно сложные задачи, испытывая при этом сильнейшую боль». Он также утверждает: «В целом, похоже, что какова бы ни была роль конституциональных задатков в определении реакции на боль, они являются гораздо менее важным фактором, чем отношение человека, который испытывает боль.» (7)
Широкий диапазон индивидуальных реакций на боль может быть частично объяснен в терминах предыдущего опыта [early conditioning]. Человек, чьи первые встречи с болью были пугающими и интенсивными, может быть более агрессивно настроен на ее последующее причинение, чем тот, чей первоначальный опыт был мягким. А может быть и наоборот: человек, чье детство познакомило его с болью, может бояться ее меньше и реагировать на нее слабее, чем тот, чье страдание усиливается страхом перед неизвестностью. Определяющим фактором остается личность.
Было высказано правдоподобное предположение, что если боль, причиняемая человеку извне, может сфокусировать или усилить его волю к сопротивлению, то болью, которую он, как ему кажется, причиняет себе сам, его сопротивление, скорее всего, будет ослаблено. «В простой ситуации пытки борьба идет между человеком и его мучителем (...и он часто может выстоять). Когда человеку велят стоять навытяжку в течение длительного времени, в дело вступает дополнительный фактор. Непосредственным источником боли становится не дознаватель, а сама жертва. Мотивационная сила человека, скорее всего, исчерпает себя в этом внутреннем столкновении... . Пока субъект стоит, он приписывает своему похитителю силу сделать с ним что-то худшее, но на самом деле не происходит демонстрации способности дознавателя сделать это.» (4)
Допрашиваемые, которые утаивают, но испытывают чувство вины и тайное желание уступить, скорее всего, станут несговорчивыми, если их заставить терпеть боль. Причина в том, что тогда они могут интерпретировать боль как наказание и, следовательно, как искупление. Есть также люди, которым нравится боль и ее предвкушение, и они будут скрывать информацию (которую в противном случае могли бы разгласить), если у них есть основания ожидать, что утаивание приведет к наказанию, которого они хотят. Люди, обладающие значительными моральными или интеллектуальными качествами, часто находят в боли, причиняемой другими, подтверждение убежденности в том, что они находятся в руках нижестоящих, и их решимость не подчиняться укрепляется.
Сильная боль вполне может привести к ложным признаниям, придуманным как средство спасения от страдания. В результате возникает отнимающая много времени задержка, пока проводится расследование и доказывается, что признания не соответствуют действительности. Во время этой передышки допрашиваемый может взять себя в руки. Он даже может использовать это время, чтобы придумать новые, более сложные «»признания«», опровержение которых займет еще больше времени. KUBARK особенно уязвим для такой тактики, потому что допрос ведется ради получения информации, а не в полицейских целях.
Если допрашиваемому причиняют боль на поздних этапах допроса и после того, как другие тактические приемы не дали результатов, он почти наверняка придет к выводу, что дознаватель впал в отчаяние. Тогда он может решить, что если сможет выстоять в этой последней атаке, то выиграет борьбу и обретет свободу. И, скорее всего, он окажется прав. С допрашиваемыми, которые выдержали боль, сложнее справиться другими методами. Эффект заключается не в подавлении субъекта, а в восстановлении его уверенности и зрелости.
I. Повышенная внушаемость и гипноз
В последние годы психологи и другие специалисты выдвинули ряд своих идей под видом доказанных принципов. Среди них — категорические утверждения о том, что человека нельзя загипнотизировать против его воли; что в состоянии гипноза его нельзя побудить разгласить информацию, которую он настоятельно хочет скрыть; и что в трансе или при постгипнотическом внушении он не предпримет действий, против которых в обычных условиях у него были бы серьезные моральные или этические возражения.
Если бы эти и другие утверждения оказались верными, гипноз не представлял бы особой ценности для дознавателя.
Но несмотря на то, что гипноз является объектом научного исследования уже очень давно, ни одна из этих теорий до сих пор не была проверена должным образом. Каждая из них противоречит некоторым фактическим наблюдениям. В любом случае, руководство по ведению допроса не может и не должно содержать пространных рассуждений о гипнозе. Оперативник, ведущий дело, или дознаватель должен знать о субъекте достаточно, чтобы понять, при каких обстоятельствах гипноз может быть полезным инструментом, и чтобы он мог соответствующим образом обратиться за помощью к эксперту.
Оперативный персонал, включая дознавателей, которые случайно имеют некоторый непрофессиональный опыт или навыки в гипнозе, не должны сами использовать гипнотические техники для допроса или других оперативных целей. Такая позиция объясняется двумя причинами. Первая заключается в том, что гипноз, используемый в качестве оперативного инструмента специалистом, не являющимся психологом, психиатром или медиком с ученой степенью, может нанести необратимый психологический ущерб. Непрофессиональный врач не знает достаточно, чтобы безопасно использовать эту технику. Вторая причина заключается в том, что неудачная попытка загипнотизировать субъекта для целей допроса или успешная попытка, не обеспеченная постгипнотической амнезией или другой защитой, может легко привести к громкой и позорной огласке или судебным обвинениям.
Гипноз часто называют состоянием повышенной внушаемости, но эта фраза есть скорее описание, чем определение. Мертон М. Гилл и Маргарет Бренман утверждают: «Психоаналитическая теория гипноза явно подразумевает, хотя и не говорит прямо, что гипноз — это форма регрессии». И они добавляют: «...индукция гипноза — это процесс подведения к регрессии, а гипнотическое состояние — это уже состоявшаяся регрессия». (13) Предполагается, что дознаватель найдет это определение наиболее полезным. Проблема преодоления сопротивления несговорчивого допрашиваемого — это, по сути, проблема вызывания регрессии до уровня, на котором сопротивление больше не может быть поддержано. Гипноз — это один из способов регрессирования людей.
Мартин Т. Орн довольно обстоятельно написал о гипнозе и допросах. Почти все его выводы предположительно негативны. Разбирая роль, которую играет воля или отношение допрашиваемого, Орн говорит: «Хотя решающий эксперимент еще не был проведен, нет практически никаких доказательств того, что можно вызвать транс против желания человека». Он добавляет: «...фактическое возникновение состояния транса связано с желанием субъекта войти в гипноз». И еще он замечает, «...войдет или не войдет субъект в транс, зависит от его отношений с гипнотизером, а не от технической процедуры наведения транса». Эти взгляды, вероятно, отражают точку зрения многих психологов, но они не являются окончательными. Как позже отмечает сам Орн, допрашиваемому «...можно дать гипнотический препарат с соответствующими вербальными предложениями поговорить на заданную тему.
