Литмир - Электронная Библиотека

— Господин Даттон... — костяшки моих пальцев постучались в косяк двери. — Вы здесь? Это Осса Равник, дочка вашего соседа Базила. Господин Даттон, заранее приношу извинения, но боюсь, я вынуждена войти, — договорив эти вежливости, я опустила дверную ручку и прошла в спальню.

Здесь пахло старостью и нафталином: с тех пор, как алхимики выделили это вещество из дёгтя, его запах стал постоянным спутником плохо проветриваемых опочивален. Сколько помню старого Даттона, его одежда всегда пахла этим средством от моли. Но в его личных покоях я прежде не бывала, так что немного стушевалась — нет, не от запаха, при виде беспорядка. Ничего шокирующего, но...

Широкая кровать со столбиками балдахина не была заправлена подобающим образом. Смятые простыни явно пропитались потом и кожным салом, а может, этот круг и вовсе имеет природу иных телесных жидкостей — принюхиваться я почла за бестактность. Разбросанные подушки говорили о некоем всплеске злости или отчаяния. Одну, похоже, прижимали к себе — и вряд ли в порывах любовных фантазий. Одеяло было откинуто и скомкано в ноги вместе с дорогим узорчатым покрывалом.

Я подошла ближе и заметила, что простынь порвана у изголовья. И это не ровный разрез, какой может оставить клинок, ножницы или сильный рывок двумя руками в разные стороны. Похоже, её комкали, сжимали, да так, что ногти пропороли ткань...

Стало нехорошо. Я невольно отшатнулась и больно ударилась лопатками в торец дверного полотна. Тут же рванула прочь, едва не путаясь в собственных подъюбниках и гулко топоча низкими каблучками по отполированным ступеням.

Шарфик слетел с плеч. Корзинка свалилась со сгиба локтя, пирожки наперегонки покатились вниз. Но судьбы одёжки и выпечки не заняли ни толики моего внимания. Чужое жилище снова стало чуждым, потусторонним, словно склеп. Тени сгустились по углам и будто надвигались, сжимая кольцо смертельной ловушки.

Вряд ли старичка одолела простуда. Ох и вряд ли... Но мало кому достаёт духу честно признаться в своём состоянии. Люди и сами не хотят верить. Предпочитают врать самим себе до последнего, уповая на милость богов, надеясь, что всё обойдётся.

Оставив лестничный марш позади, я ринулась в переднюю, к спасительному порогу. И едва не поскользнулась на лакированных дощечках паркета, заметив на коврике у двери какое-то шевеление. Комочек тьмы посреди мрака, он покачнулся, подался вперёд...

Невольно отступая шаг за шагом, я не могла отвести взгляда от этого сгустка. Не могла ни моргнуть, ни продохнуть, только пятилась и смотрела. Оно двигалось следом. Неспешно, не пытаясь бросаться и нападать. В косые лучи, высвечивающие пылевую взвесь, медленно вышло нечто...

Глава 2

Оно вышло на свет и подняло голову; на меня посмотрели чёрные глазки-бусинки, дёрнулись поредевшие усы. Крыса, просто крыса... Больная, разлагающаяся заживо крыса. Она подволакивала заднюю лапку, но упорно двигалась ко мне, будто моля о помощи — или последнем милосердии.

Серая шёрстка свалялась и взмокла: гниль уже разъедала мягкие ткани. Когда она непроизвольно дёргала головой на каждом шаге, я замечала, что губа с одной стороны изъедена заразой — торчали два жёлтых передних зуба, виднелись сомкнутые в глубине пасти моляры.

Крыса приближалась, влача за собой безвольный хвост, а я просто стояла и не могла пошевелиться. Ужас и отвращение сковали каждый мускул надёжнее кандалов городской тюрьмы. Нет, нет, нет... только не снова. Я не могу пройти через этот кошмар опять. Нужно бежать, пока не поздно. Но не могу, не выходит...

Несчастный зверёк сделал ещё один рывок и припал грудью на паркет. Видимый с этой стороны глаз затянулся бельмом и... вытек, будто проколотая икринка. Но крыса не издохла. Уже не в силах переставлять лапки, она ползла, а челюсть её клацала о половицу, провисая на подгнивших связках, грозясь вот-вот отвалиться...

Я непроизвольно прижала оледеневшие пальцы к губам и подалась назад. Врезалась поясницей в высокий столик — тот закачался, пошатнув вазу. Под звуки бьющегося фарфора я ринулась прочь из гостиной, через узкий коридорчик, ведущий в бытовые помещения.

Там наверняка должен быть чёрный ход для прислуги, пусть господин Даттон и не нанимал постоянный штат. Сердце бешено колотилось в рёбра, тугой корсет под платьем не давал продохнуть, каблуки стучали по широким плиткам с замысловатым узором. Я комкала руками тяжёлый подол с подъюбниками и проклинала собственный наряд за неудобность.

Путь занял всего десятка полтора порывистых шагов, однако для меня они растянулись в вечность отчаяния и болезненных воспоминаний. Казалось, гниль пропитала все стены богатого жилища. Я знала, что она не передаётся с воздухом, однако не хотела дышать миазмами разложения.

И страшно становилось от мысли, что я тут так много всего потрогала... Ну, почему я не натянула лайковые перчатки? Они остались в передней, ведь погода уже не такая прохладная.

К дверной ручке кухни я уже не осмелилась прикоснуться голой кожей — завернула руку краем подола. Помещение для приготовления пищи в доме Даттона располагалось не в полуподвале, как у нас, а в отдельной пристройке под стропильной крышей. Окна здесь были шире, но света проливали совсем немного из-за обвившего стены снаружи плюща.

В полумраке я заметила спасительный выход и бросилась к нему, едва не споткнувшись о...

«Боги милостивые... Пресветлая Дея, защити меня и сохрани...»

Удержаться на ногах не получилось. Внезапный испуг превратил мои колени в вату, и та оказалась не в состоянии удерживать весь груз человеческой плоти вертикально.

Передо мной же распласталась другая плоть. Тоже человеческая.

— Господин Даттон, божечки... — пролепетала я будто девчонка, не узнавая собственный голос и вновь невольно прижимая ладонь ко рту. Пальцы тут же в ужасе отдёрнулись. И задрожали в ошеломлении и панике: на них осталась чёрная, отвратительная грязь.

— Нет, нет, только не это... — слова срывались с губ, и те чувствовали мерзкий вкус, занесённый неловким движением. В отчаянии я принялась стирать эту пакость рукавом. Вторая, такая же грязная рука, уцепилась за край столешницы. Под седалищем ощущалась холодная, гадкая влага: она пропитывала ткань, подбираясь к коже. Не помня себя, я поднялась — задняя часть платья изгваздалась в гнили.

На останки старика я старалась не смотреть. Но этот запах...

Желудок подкатился к гортани. Удержать завтрак внутри не получилось. Полупереваренные пирожки устремились на и без того перемазанный пол. Рот пришлось снова утирать. Глаза резало, они слезились, нос начал шмыгать, а рвотные позывы не прекращались.

Нужно выбраться отсюда... свежий воздух, хотя бы глоток свежего воздуха...

Я проглотила комок едкой желчи и начала оттирать ладони полотенцем. Да, это уже бесполезно, но не могу... не хочу прикасаться к себе такими руками. Нужно избавиться от этой погани, стереть хотя бы видимые следы, чтобы не пугать прохожих. И немедленно сообщить в Орден. Да, правильно, они же помогут, ещё не слишком поздно. Нужно успокоиться, взять себя в руки...

Руки, блин! Эти грязные, отвратительные руки!

На низкой лавке рядом со столешницей для готовки стояло судомойное корыто. В отчаянии я бросилась к нему и набрала воды ведром из бочки у входа. Начала намыливать ладони, моргая от катящихся по щекам слез. И заметила ещё одну крысу. Дохлую.

Её трупик стекал с края столешницы мерзкой, уже подсохшей жижей. Шкурка казалась опустевшей, но постепенно гниль справиться и с волосяным покровом. Наверное, он не такой вкусный, как мясо, сухожилия, кости...

Меня снова вывернуло наизнанку.

Лишь чудом моя ступня не угодила в останки ещё одного грызуна. Похоже, серые тварюшки нажрались мертвечины. Ведь если ещё вчера Даттон был жив, а при слабом заражении болезнь развивается не так уж быстро... Они наелись до отвала. Наверное, продолжали жрать размягчившееся мясо, не замечая, как их собственная плоть становится такой же, а боль гложет сильнее и сильнее...

3
{"b":"898504","o":1}