Annotation

Добро пожаловать в прогнивший мир! Монстры, выживание, постапокалипсис. Изнеженная блондиночка влипает в крутой замес с дворянскими интригами, тайной полицией, колдунами и покушениями. Чёрная гниль грозит истребить остатки человечества, паладины кромсают чудищ адамантовыми клинками, а змеелюды… При чём здесь эти чешуйчатые ребята – узнайте сами!

Гниющий Змей. Книга 1

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Гниющий Змей. Книга 1

Глава 1

Ранние птахи уже щебетали за окном, но мелкая решётка на раме не позволяла им оказаться по эту сторону подоконника. И к лучшему. Птицы — основной источник змеиной гнили. По-другому этой пакости тяжело проникнуть через пролив, отделяющий Сиаран от материковой части разрушенной империи. Конечно, у нас тоже не всё гладко. Неводы порой приносят не самую здоровую рыбу, да и собиратели водорослей рискуют сильнее, чем пахари, но за массивные крепостные стены, опоясывающие Марону, гнилой товар проникает не часто.

Все телеги, гремящие колёсами по дощатому мосту Торговых ворот, тщательно проверяются дежурными подмастерьями магов, а водоканалы снабжены серьёзной системой очистки: тут уже не ученики, а их наставники постарались. Даже крысы если и заведутся в хлеву, то родные, поколениями выводящиеся здесь. Город укреплён ровно настолько, насколько этого удаётся достичь тем крохотным остаткам человечества, что смогли пережить приход Великого Змея, его гибель и продолжающееся уже сорок три года гниение.

Но птицам плевать на чинимые нами преграды. Они клюют заражённое зерно диких злаков, чистят пёрышки в отравленных лужах, пируют мясом сгноённого заживо зверья. Хорошо, если гниль убьёт птаху раньше, чем та долетит до наших краёв, но так везёт не всегда.

— Осса, ну чего ты мрачная такая? — за спиной раздался звонкий голосок подруги.

Неожиданностью её приход не стал: ступени скрипят, так что я всегда знаю, если меня хотят навестить. Причём именно меня: узкая лестница ведёт на верхний этаж флигеля, который я давно и единолично оккупировала, отдав свою прежнюю, ещё детскую спальню под вторую мастерскую. Отец перекрасил здесь стены и помог навести прочий уют, подобающий каждой благовоспитанной девице.

— И тебя с добрым утром, Санда, — я соблюла приличия и вернулась к пуховке с пудрой. Подруга привычно принялась трогать мои баночки-скляночки, тоже чем-нибудь намазываясь и прихорашиваясь. Вроде она что-то щебетала, только я не сильно вникала. Внимание продолжали занимать совсем другие певцы.

Вот на подоконник присел наворковавшийся голубь...

— Ты меня совсем не слушаешь, да? — обиделась подруга.

— Извини. Просто... задумалась...

— Вот вечно ты где-то в себе, — она покачала головой. — Ладно бы ещё в облаках витала, весенняя лихорадка и всё такое. Кстати, ты сегодня вроде книги в школу отнести собиралась? Учитель Мейнард такой импозантный, даром что вдовец!

С прежним выражением лица, я поправила наклон отполированной поверхности.

Из зеркала на меня хмуро воззрилось отражение.

До летнего зноя ещё далеко, так что бледности моей кожи позавидует всякая аристократка. Ну, ладно, в здешних северных широтах почти каждый может похвастать таким же идеальным отсутствием загара. Светлые, почти белёсые волосы я успела заплести в тугую причёску на затылке. Чёрные глаза подвела смесью на основе толчёного угля, прошлась щёточкой по бровям — таким же смоляным. Двуцветность — типичный признак потомков бриарейской крови.

Санда повернула зеркало, чтобы тоже в него помещаться. Осторожно накрасила губы, почмокала и приобняла меня за плечи; мы обе посмотрели на отражение.

Пшеничные волосы девушки — большей частью распущенные, на висках заплетённые в косицы — разительно отличались от моих. Мы обе светловолосые, но её палитра мягкая, тёплая. У меня всё холодно и резко. Даже платье на ней, хоть и домотканое, смотрелось радостней, чем мой дорогой чёрный наряд.

Санда тоже заметила контраст.

— Знаешь, Осса, — сказала она, — ты уж извини, но твой траур затянулся. Тебе бы не помешало внести немного красок в это однообразие, как считаешь?

Подруга живо прошлась помадой и по моим губам, затем покопалась в оббитой тканью шкатулке на столе и выудила оттуда коробочку румян. Заячьей лапкой сперва обметала свои скулы, потом полезла к моим. Отбиваться я не стала: на опыте изведана бесполезность таких потуг.

— Ну вот, — она перевела взгляд обратно на зеркало. — Совсем другое дело.

В серых глазах подруги плясали озорные искорки. В моих непроглядно чёрных не читалось ничего. Именно так я себя обычно и чувствую. Ну, или гораздо хуже.

Совершенно не представляю, как Санде удаётся оставаться такой жизнерадостной. Наверное, всё дело в личных обстоятельствах. Она же никогда не видела, что гниль делает с живыми людьми. Никого из её близких не забрали паладины...

Увлёкшись мрачными думами, я вздрогнула, когда голубь исчез с подоконника. Только тень, глухой удар, соколиные когти и гулкие взмахи крыльев. По ту сторону оконных стёкол осталось немного пуха и пёрышек.

Грудь колыхнулась от вздоха облегчения.

— Ох ты ж... — дёрнулась Санда. — Терпеть не могу, когда они так делают!

— Соколы нас защищают, — коротко сказала я. — Пойдём, посмотрим, что на завтрак.

Под скрип ступеней и шелест юбок мы спустились вниз.

Кухня находилась ниже мастерских и торгового зала, в полуподвальном этаже. Освещалась парой рассветных окон, пол мостила крупная плитка, а подвешенная на крючочках медная посуда всегда сверкала тщательной надраенностью.

Прямо сейчас полутёмное помещение наполнял самый уютный запах на свете: аромат свежеиспечённых пирожков. Помню, как в детстве мы с мамой стряпали здесь. Теперь по кухне хлопочет другая женщина.

— Доброе утро, Гвида, — поздоровалась я с кухаркой, как раз вынимавшей хлебной лопатой очередную партию румяных пирожочков из печки.

— И вас с утречком, девоньки, — радушно улыбнулась она, сгружая выпечку в большую чашу.

Прихватив подолы белыми фартучками, мы с Сандой принялись помогать с готовкой и вскоре, под скрип выдвигаемых стульев, уселись за массивный дубовый стол.

Ступени вновь заскрипели, только на сей раз по ним спускались гораздо торопливее, так что топот стоял, будто от стада волов с водопоя.

Первым на кухню ворвался Райф — молодой парнишка, поступивший к отцу подмастерьем только в середине зимы и ещё не успевший посадить зрение над скрипторским пюпитром. За ним появились Арло и Киллиан — коренастый переплётчик и щуплый рисовальщик. Только эти трое живут при мастерской постоянно, потому что больше им идти некуда. Остальные просто приходят в рабочие часы, скоро как раз начнут подтягиваться.

Последним в дверях появился мой младший брат — Блайк. Светло-русые волосы его были как всегда взъерошены, а височная косица не переплеталась уже несколько дней. Он выглядел усталым, но довольным.

— Закончил перевод? — сообразила я.

Он мягко кивнул и полез за пирожком, за что тут же получил от Гвиды по руке.

— Господин Равник ещё не спустился, имейте терпение, молодой человек, — наставляла она.

Дверь чёрного хода скрипнула, и вниз спустился отец.

— О, а вот и вы, господин Равник, — Гвида выдала ещё более радушную улыбку, чем прежде.

Вот теперь мы приступили к завтраку. Мужчины обсуждали рабочие вопросы. Подмастерья украдкой флиртовали с Сандой, получали хмурые взгляды со стороны кухарки и благодушно-понимающие от отца. Он вообще человек мягкосердечный и многое нам всем спускает, а после смерти мамы я всё чаще замечаю в нём апатичное безразличие, прогоняемое лишь очередной инкунабулой, чудом уцелевшей посреди руин погибшего мира.