Колокола отбили восемь ударов, Санда встрепенулась и быстро проговорила:
— Ох, совсем засиделась, матушка осерчает. Спасибо за завтрак, господин Равник, — она весело подскочила и чмокнула отца в щёку, после чего состроила глазки Киллиану и упорхнула вверх по ступеням.
— Стрекоза, — добродушно покачал головой отец и отпил из кружки ромашкового чаю. Последнее время вышло напряжённым, иллюминирование пары рукописей затянулось из-за перебоев с поставками красок, так что Гвида стала заваривать для него этот успокоительный цветок. Отец морщится — вот как сейчас — но не перечит заботе.
— Меня беспокоит наш сосед, — сказал он, когда все разошлись. — Бедняга, совсем захворал.
— Надеюсь, ничего серьёзного? — я тут же сделала стойку.
— Да, нет, простыл вот и всё. Он же совсем один остался, некому о старике позаботиться. Да ты не переживай, дочка, — он похлопал меня по руке, в глазах под седыми бровями появилась знакомая печаль. — Всё образуется, — эти слова, произнесённые мягким тоном с нотками боли, тоже явно относились не к соседу. — Ты сходи, проведай старика, вон, пирожков ему снеси.
Я кивнула: выдавить хоть слово через вставший в горле ком всё равно бы не вышло. Стул снова заскрипел, я помогла Гвиде убрать посуду в судомойню, завернула полдюжины пирожков в расшитую по краям салфетку, да положила в корзинку. Нести гостинцы просто в руках неприлично, лучше так: набросив плетёную ручку на сгиб локтя.
И делая вид, будто совершенно не страшишься всяких-то там болячек.
Утреннее солнце, по-весеннему колкое, будто не до конца оттаявшее после зимних холодов, пронзило глаза, заставляя жмуриться. Птичьих трелей не убавилось, несмотря на все старания городских соколов. Эти труженики каждый день рискуют жизнью, чтобы защитить нас от угрозы с материка. Деревьев в черте города немного, да лучше бы и оставшиеся срубили.
Я поднялась по каменным ступенькам соседского крыльца и постучала в дверь бронзовой колотушкой. Район здесь зажиточный, благо книжное ремесло позволяет нашей семье оставаться в пределах внутренних стен города. Безопаснее только в цитадели и за высокими заборами частных резиденций.
Пока мялась на пороге, ожидая лязга запора и скрипа дверных петель, услышала знакомый голос:
— Светлого утречка вам, госпожа Равник.
Я перевела взгляд на молодого чародея, приподнявшего широкополую, но совершенно не остроконечную шляпу в приветственной жесте. На губах его играла не менее светлая улыбка, чем помянутое утречко, а длинная косица, спускающаяся на левое плечо, свидетельствовала, что о помолвке с родителями Милки он так и не договорился.
— И тебе того же, Лисан, — я не пожалела ответной улыбки. — Ты к Блайку?
— Неужели я так предсказуем? — он склонил голову к плечу и чуть прищурился, подражая зрелым, многое повидавшим мастерам колдовских дел, но попытка изобразить таинственность не удалась. Мешала память о том, как он ещё мальчишкой красил наш забор вместе с моим братцем. И как мама потом оттирала спиртом обоих, а этот паршивец пытался отхлебнуть.
— Ну, загадочности тебе точно недостаёт, — вскинула я чёрную бровь. — Он у себя. Поторопишься, перепадёт пара пирожков от Гвиды.
Парнишка благодарно кивнул и поспешил в нашу мастерскую.
Они с Блайком вместе проходили обучение в Академии магии имени Никодимуса Великого. В прежние времена в столь престижное заведение можно было пробиться лишь талантом, подкреплённым серьёзными деньгами. Сейчас достаточно просто денег и вовсе не таких серьёзных. Население поредело, залы лекториев опустели, так что ректорату приходится набирать всех, кто мало-мальски владеет грамотой и готов заплатить за приобщение к знаниям тайным и не очень.
Ну, а всякий, проявивший хоть малейшую одарённость может рассчитывать на бюджетное место, оплаченное из городской казны, ведь мало какая профессия сейчас ценится наравне с чародейством. К сожалению, Блайк так и не научился разводить огонь в очаге без кресала, зато усвоил десяток языков, что очень нужно в нашем семейном деле.
Проводив юного магика задумчивым взглядом, я снова взялась за дверной молоточек. «Тук-тук-тук!» — более настойчиво позвал тот. Но минуты ожидания вновь не закончились ни скрипом половиц, ни шарканьем дедовских тапочек по ним.
Я непроизвольно стиснула челюсти и начала теребить подвеску на цепочке, доставшуюся от мамы. Бросила взгляд на запертые ставни. Сегодня никто не отворил окна, но если старик так болен, это не удивительно. И всё же... часть меня уже вопила и билась в отчаянных конвульсиях, пытаясь отдать команду ногам развернуться и броситься прочь. Не надо мне туда... вот, ну, не надо...
Однако пальцы уже потянулись к скобе дверной ручки.
Сжались на холодном металле, потянули и окостенели, потому что дверь скрипнула: оказалось не заперто. Страх прокатился волной от пяток до макушки, по дороге иссушив ротовую полость и подстегнув сердечный ритм. Свободной рукой я невольно поправила наброшенный на плечи шарфик, хотя озноб не имел отношения к зябкому утреннему ветерку.
— Господин Даттон? — украдкой позвала я, не очень-то мечтая получить ответ. Хотя тишина оказалась ничем не лучше. — У вас тут дверь открыта, — снова заговорила я с потенциальным собеседником. — У вас всё хорошо, господин Даттон? — голос срывался, а туфли в нерешительности переминались у порога.
Никто не отвечал. В доме — темень.
Я совсем струхнула. Возник порыв оставить пирожки на тумбе у входа и свалить в родные пенаты от греха подальше. Но если человек в беде... Может, лучше позвать кого-то? Ну, вместе не так страшно... Хотя не хочется прослыть трусихой, которая начинает бить в колокола и кричать о пожаре, учуяв дым погашенной свечи. Нет уж, лучше сперва убедиться, что повод стоит тревоги.
Ну, а тревога та уже сотрясала поджилки вплоть до кишечных позывов.
— Господин Даттон, мне можно войти?
Опять слова ушли в темноту. Ничто в ней не двигалось, не дышало, не издавало звуков. Она пугала своей могильностью. Даже в колумбарии не возникает такого чувства. Нет, там, при созерцании ниш с урнами, появляется лишь лёгкая грусть о покинувших нас душах. Да голуби воркуют и косятся на незваного гостя, напоминая, что нелёгкая может забрать любого хоть сейчас. Но сами-то птицы живы. Они вьют гнёзда подле серого пепла наших близких. И обильно загаживают каменный мавзолей. Свидетельство победы жизни над смертью, блин.
Здесь не ощущалось даже такого присутствия. Ничего.
Против собственной воли я переступила порог.
Вдруг человеку совсем плохо, а я своим бездействием приближу его конец? Да, у него нет близких, которые бы осудили мою нерешительность, а отец поймёт. Но смогу ли я потом хоть раз взглянуть в глаза самой себе? Знать, что могла помочь, но предпочла поджать хвост и сбежать? Нет, нужно действовать прямо сейчас, ведь в критической ситуации каждая минута на счету.
Смешно, если в итоге окажется, что хозяина просто нет дома, а дверь он не запер по старческой забывчивости.
Эта мысль немного приободрила меня, так что вскоре я раздёрнула шторы в гостиной и отворила ставни, впуская свет и воздух в помещение. Налёт таинственности с антикварной мебели тут же слетел, чего нельзя сказать о пыли. Господин Даттон никогда не держал при себе постоянной прислуги, но регулярно пользовался услугами приходящей горничной. Похоже, в последнее время её визиты стали редкими...
Но не будем делать преждевременных выводов. Старый скряга просто мог урезать её жалование или вовсе позабыть о выплате на месяц-другой, что неминуемо привело бы к ответным действиям. Ну, да, с той же лёгкостью можно предположить, что горничная испугалась вида болящего и предпочла держаться подальше до прояснения ситуации.
Ступени резной лестницы скрипели ещё заунывнее, чем у нас дома. Старик поднимался по ним с кряхтением, делая передышку после каждой второй-третьей, но упорно не желал перебираться в спальню внизу, ведь это бы свидетельствовало о победе времени над некогда бравым командиром.
