— Да ничего, — Ира вошла в дом, сбросила куртку и рухнула на диван. — Ты во сколько меня разбудила, мама?

— В половине шестого, как и договаривались.

— А на часы смотрела?

— Конечно!

— Так погляди ещё раз!

Мама протянула руку к будильнику и вдруг вскрикнула:

— Ой!

— Что «Ой?» — улыбнулась дочь.

— Да там — вот…

Ничуть не сомневаясь в своих подозрениях, Ира подошла к тумбочке. Будильник был на месте и важно тикал, правда в перевёрнутом положении. Видимо второпях они не заметили, как поставили его «вверх ногами».

— Это я, доченька, спешила всё, спешила. — Попыталась оправдаться мама, — Что же теперь делать то будем?

— А ничего, — успокоила её дочь, — лучше давай попьём чайку — всё равно скоро обратно идти.

Мама поохала ещё немного и отправилась на кухню.

2021 г.

Кузьмищево — Таруса

Автор Вадим Мальцев. Рассказ впервые публиковался в сборнике «На селе бывает всяко». (2023)

* * *

Варвара Рыжкова

Отрываясь от земли…

(заключительный рассказ из цикла рассказов про школьников Римму Никитюк и Володю Куницына)

— Человек должен быть всесторонне образованным и развитым, — сказала Римма с видом дедушки Мазая, который хочет о ком-нибудь позаботиться, — и уметь отдаваться чувствам. Вот ты сейчас думаешь: «У! Э! Скукотища, классика устарела». А потом внезапно почитаешь что-нибудь, и поймешь — это про тебя! Это, дорогуша, не классика, а ты устарел, если танцуешь под музыку а-ля каменный век.

Я кивнул. Один раз со мной такое уже было, что классика — это про меня. Мне тогда сказали, что я, как Герасим, слова учителя для меня — пустой звук, жестами, что ли, со мной объясняться?..

В этот день в наш класс пришла новенькая. Это была девочка с гладкими и толстыми, каштановыми хвостиками и глазами, похожими на медные пуговицы. На ней было клетчатое платье, а в руках — аккуратный рюкзачок. Новенькую Нюру посадили рядом с Егором. В классе было холодновато из-за того, что мы открыли окно, чтобы проветрить, и, несмотря на сквозняк, закрывать его всем было лень. Егор в своей зеленой куртке поверх формы вздымался за партой могуче и величаво, и холодный, видимо, прилетевший из тайги ветерок ерошил его волосы. Егоров позвоночник мерно качался в такт северным порывам и слегка поскрипывал. Нюра села с ним. Они очень хорошо вместе смотрелись — как сосна и шишка.

— Нюра, — спросила Римма, не отрываясь от книги, — а можно, я буду звать тебя «Нюрнберг»?

Нюра похлопала глазами и кивнула.

— Спасибо, — Римма опять уткнулась в книгу.

Чтобы сказать спасибо, большого ума не надо. И все-таки я ежедневно ломал себе голову, как Римма все видит, есть у нее глаза на затылке или нет. И никогда не мог до конца понять. А еще я так и не сообразил: это Римма Нюру обозвала или нет?

— У меня дома, — встряла в разговор наш «генсек» Алиса Седых, — кошка окотилась. Тебе не нужен персиковый котенок?

Нюра, видимо, не знала, но сказала, что подумает. Пока с Нюрой знакомился класс, Егор встал и героически закрыл окно. Я посмотрел на него с благодарностью.

Алка в центре круга ребят спрашивала, как мы отпразднуем осенние каникулы. Я подумал, что нужно притащить в заброшенный дом на пустыре около рощи старых веток, упавших за этот год, брезента, хлеба и чего-нибудь еще, собраться всем в круг и провести холодную, сквозную ночь под раскидистым небом, глядя на виноградные гроздья звезд. К осени они созрели, и, наверное, будут падать прямо на наши головы, и костер, как крыловская лисица, будет прыгать, пытаясь достать этот небесный виноград. Алка притащит своего пламенно-персикового котенка, а Федя — гитару, Кеша будет бить по старым ведрам, а Римма — вгрызаться в губную гармошку. И мы все будем выть кошачьими голосами, как будто сейчас весна. Тогда вся округа, хочет или нет, узнает, как здорово, что все мы здесь сегодня собрали-и-ись!!! И котенок будет подмяукивать нам своим человечьим голосом.

Но эти размышления я оставил при себе.

Кто-то предлагал поехать в ресторан, кто-то под музыку всем дружно угрохать паркет у себя дома, Костя высказался насчет рыбалки, но Алиса возопила:

— А вдруг у Белкиной первая группа крови?! — Она вцепилась в перепуганную Нюрку и хорошенько встряхнула ее, — у тебя первая группа крови или нет?!

Нюра испуганно кивнула.

— Вот! — объявила Алка, хотя кивок мог означать и да, и нет, — её сожрут комары.

— Согласен, — пожал плечами Федя, — какие еще есть предложения?

Возможно, Алка просто страдала рыбалкофобией, либо же понимала, что в дикой природе сохранить свое достоинство старосты она не сможет.

— Почему бы нам действительно не устроить ночную оргию на Консервной горе? — неожиданно (в первую очередь для меня) спросила Римма.

— «Оргия» — от слова «ор»? — сообразил я.

— Почему «действительно»? — не поняла Седых.

— Потому что до нее я это подумал, — пришлось мне ответить, — а она мои мысли прочла.

— Правда? — удивилась Нюра.

— Нет, — сказал Генка.

— Да, — сказал я.

— А сейчас вы поссоритесь, — предупредила Римма.

— Видел? — я торжествующе простер руку, — она и будущее предсказывает.

— Просто у нее папа в полиции работает, а мама — в рентген-кабинете, — объяснила Зоя Нюре, — вот она всех насквозь и видит.

— Такого не бывает, — сказал Дима.

— Я и не говорю, что бывает, — сказала Римма, — фантазии у тебя хоть капля есть?

В класс вошла Ольга Викторовна, и спустя минуту я сосредоточенно грыз ручку. Мои квадратные корни явно не хотели становиться на свои места. За окном танцевали вихорки из осенних листьев, а на моей шее сидел, ухмыляясь, дискриминант и колотил по затылку корнями из персиковых котят, спрашивая, сложить их или умножить. И почему я, елки зеленые, не могу просто взять и сказать, где можно провести вечер? Я что, заранее уверен, что они откажутся? Римма бы сказала, что я в плену у своей «маски арлекина».

Она и сама пыхтела над своим дискриминантом. Потом, взглянув на меня, вздохнула и дала списать. Иногда, когда я пытаюсь сам что-то решить, у меня получается невесть что и сбоку бантик. В виде двойки. А когда списываю, сразу становится понятно, как решать.

После уроков мы остались делать осеннюю стенгазету.

Римма рисовала людей. И лошадей. И листья, и рябину, и дождик, и лужи. Она умела рисовать все очень аккуратно, поэтому газету делала сама. А мы ходили вокруг и помогали.

— Нюрнберг, скажи, — вдруг подала голос Римма, — ты какую музыку любишь?

Нюра похлопала глазами и что-то вякнула.

— Если ты увлекаешься немецким и норвежским, то почему бы об этом прямо не сказать? — тон у Риммы был непонятный, не то вызывающий на открытый разговор, не то пренебрежительно-безразличный, мне она сразу напомнила классную даму начала прошлого века, — тебя ведь никто не съест, если ты споешь нам «Hilla Lilla» или «Herr Mannelig». Осень, в конце концов. С ней эти песни очень сочетаются.

Нюра что-то вяло ответила, и я понял: она тоже боится, что другим не понравится.

Римма кончила беседу с Нюрой и начала мычать. Она мычала без слов, выходило мелодично, но, когда в комнате кто-то напевает что-то медленное, по коже начинают бегать мурашки. Раньше я злился, думал, она заклинания читает. Потом привык.

Нюра оживилась. Потом спросила:

— А ты что, тоже слушаешь «Garmarna»?

— Считай, что у нас общие интересы.

— Просто Римма — ходячее чудо, — пояснил я. Римма польщенно улыбнулась и пририсовала корону заглавной букве «О».

— Чудес не бывает, — отрезал Егор, — все закономерно.

Мне стало жалко Римму. Она вот старается, пытается все на свете упорядочить, всегда все успевает, везде все записывает и читает, читает, читает. И с каждым годом все отрешеннее от нас, смертных. Наверное, ей одиноко, хочется создать рядом с собой такое же разумное и вдохновенное существо, чтобы с ним вместе впитывать всю прелесть нашей жизни. Научить чему-то. Чтобы знать, что сыграла в этом мире свою роль, хоть кого-то «вылепила». И сквозь миры пронести вдохновение. Жизнь после смерти только начинается, говорила мне раньше Римма, и там у нас будет не шесть чувств, считая интуицию, а все двенадцать. Я вздохнул. Я постараюсь, Римус.