— Куда тебя чёрт понёс?!

Лёка разогнулась и посмотрела в ту сторону, куда улетел громогласный вопль бабули. А где Светка? Которую — обшарила она взглядом непролазные еловые заросли молодняка — точно куда-то унесло. Вон и потревоженные ощетинившиеся ветви уже не колышутся. Хотя…

Макушка одной из молоденьких ёлок вроде качнулась.

— Туда-туда, — заметив, как старшая внучка крутит головой, буркнула бабуля и разворчалась: — Сказала же: в ту сторону ни ногой. Не девка, а наказание!

— Болото в другой стороне. Не утонет, — на всякий случай напомнила Лёка.

Раздумывая: и чего тревожиться по пустякам? Особенно в такой чудесный денёк. В их любимом шикарном ельничке, куда ещё не занесло ни единого грибника. Здесь белых грибов больше, чем бородавок на жабе. И это всего лишь середина августа. В начале сентября тут не протолкнёшься — покосилась Лёка на пузана в аккуратной, не тронутой червями шляпе. Буквально умолявшего отправить его в корзину — по роже видать.

В конце концов — раздражённо фыркнула она — Ветке не пять лет: семнадцать. Этот лес она исходила вдоль, поперёк и наискось. Даже потеряв их, мимо грунтовки не промахнётся: где-нибудь туда выйдет. Болото и вправду по другую сторону — да и Ветка в него не полезет: не дура.

Что ж тогда растревожило их почтенную Ладу Всеславну? Почему с детства бабуля им с Веткой талдычила: в ту сторону ни ногой?

Положим, в детстве Лёка верила, что тамошний леший-злыдень только и ждёт, чтобы ухватить её поперёк живота и уволочь в свой грязный раздолбанный домишко. Но теперь-то попробуй, перехвати поперёк живота ту же Светку: насмерть залягает дылда длинноногая. Не позволит безнаказанно лапать себя какому-то озабоченному лесному дикарю. Леший он там, не леший…

Не разгибаясь, Лёка покосилась на бабулю: той на месте не оказалось.

— Задрыга чёртова! — донеслось уже из ельника, причём с той самой запретной стороны. — Ветка! Драть тебя не передрать! Откликнись, паразитка! Пока дрыном тебя не отходила!

На чём бабуля подозрительно умолкла. Лёка уже нагнулась над приглянувшимся красавцем в идеально скроенной гладкой шапке. Хорошенький — умереть, не встать! Срезала его аккуратно, в корзину положила осторожно, подоткнув под крутые бока влажный мох. Разгибаясь, мазнула взглядом по оставшемуся на земле белому пеньку и оторопела. С пористого круглого среза на неё смотрел глаз.

Человеческий — никаких сомнений. Правда, радужка почти белая: от глазного яблока трудно отличимая. И даже серенький зрачок еле просматривался на их фоне. Нет, ну, реально глаз! В обрамлении торчащих пучками белёсых ресниц. Он ещё и подмигнул — глюк игривый.

В груди так щемануло, что вышибло слезы. Промокнув их закатанным рукавом рубахи, Лёка снова вытаращилась на грибной пенёк: глюк пропал. Ну, что ж, бывает — неуверенно объяснила себе необъяснимое. Померещилось. Может, оттого, что редко разгибается? Кровь к голове прилила?

И вдруг всеми печёнками почуяла что-то недоброе, ползущее из ельника.

Позабыв и про грибы, и про корзину, вломилась в густую ершистую поросль. Только и успевала разводить руками колючие ветви — благо перчатки крепкие кожаные, а голова плотно повязана платком. Пёрла спугнутым лосем — ёлки шипели вслед кобрами. Цеплялись иголками за вязаный жилет.

— Ба! Ты где?! — с непонятным ей самой недоверием покликала она. — Вета!

Страх, казалось, взметнулся на пустом месте. И пустота этого места пугала больше всего. Пуще непонятного молчания тех, кто просто не мог убрести так далеко от неё. Будто сквозь землю провалились — промелькнуло в голове, когда ельник внезапно закончился.

Лёка выкатилась на прогалину, которую с трёх сторон обступили вековые сосны. Дылды гладкоствольные — лишь где-то далеко над головой ощущалось высокомерное безмолвие застывших крон. Она как-то не сразу осознала: с ними… что-то не так. Верней, под ними. Ни кустарника, ни подлеска — даже самого чахлого.

Оглянулась назад: ельника, сквозь который проломилась бульдозером, за спиной не было. Те же сосны, сомкнувшие жутковатый хоровод гигантов, решивших задавить своими телами пойманную в капкан дурочку.

— Не может быть, — решила взрослая девушка с высшим образованием и твёрдой верой в победу здравого смысла над пустыми суевериями. — Бабуль?! Ветка?! Вылезайте! Вот, совсем не смешно! — потребовала она прекратить это безобразие.

И тут Лёка обнаружила, что в груди щемануло не зря. Не может быть — продолжала она упрямиться, хотя ноги стремительно погружались в плотную таёжную землю, как в какой-то жиденький пустынный бархан. Рефлексы опередили разум: попытавшись воспрепятствовать катастрофе, она упала на живот и раскинула руки.

— Даже ухватиться… не за что…, — пыхтела под нос, стараясь вонзить пальцы в землю, чтобы хоть как-то себя заякорить.

Если повезёт, уцепится за какой-нибудь корень: их под тонким слоем перегноя полным полно. А порвать такой канат или выдернуть его из-под земли совсем непросто — метались в башке утешительные мысли, разгоняя панику.

— Слава Богу! — с облегчением вырвалось у нелепой утопленницы.

Но, не в голос, а с каким-то глухим сипом: горло перехватило, словно её душили. Попыталась поорать — ничего, ни единого звука. Стопроцентная немота: только губы бесполезно шлёпают.

Кончики пальцев насилу зацепились за вожделенный корень: достаточно толстенький, упругий. Тело ушло в землю по пояс, однако ухватиться покрепче не удалось: корень выполз из рук ужиком. Пальцы процарапали на прощание землю — лишь тут до Лёки дошло, что здесь даже трава не растёт. Такой земли в тайге не бывает.

С этой последней запоздалой мыслью она и ухнула под землю целиком. Глаза зажмурились сами собой. Руки хаотично зашарили в поисках хоть чего-то, за что можно зацепиться. И не нашарили ничего, кроме воздуха. Ошалевшие от череды невероятностей и нелепостей мозги, наконец, выдали здравую мысль: может, поэтому и до бабули с Веткой не докричалась?

Следом приободрившийся мозг выдал новую светлую мысль: она дышала. То есть, свободно и чистым воздухом. Для зарытой заживо в могилу что-то уж больно роскошный бонус. К тому же ноги крепко стояли на твёрдом.

— И эта туда же, — недовольно проворчали почти в ухо старческим хрипловатым бесполым голосом.

То ли старик, то ли старуха — успела подумать Лёка, прежде чем шлёпнулась на задницу.

— Глаза-то открой, — потребовала где-то неподалёку Лада Всеславна.

Лёка испытала такое облегченье, что чуть не выдула вместе с воздухом лёгкие. Бабуля жива! И судя по командному тону вполне здорова. Сестрёнка тоже — иначе грозная бабушка уже бы рвала и метала.

— Где мы? — открыв глаза, уточнила Лёка вернувшимся на место голосом.

— Вставай, — недовольно воркотнула бабуля.

— Пока не узнаю, во что влипла, не встану — закапризничала Лёка, чувствуя себя полной дурой, но не в силах остановиться.

Её вдруг накрыла обида: она чуть со страху не окочурилась, а Лада Всеславна даже не испугалась своего падения в тартарары. Не зарыдала, не бросилась на грудь — будто так и надо!

— Умничает, — где-то за спиной авторитетно заявила Ветка.

Кристально спокойным голосом. С оттенком превосходства того, кто уже в курсе событий, над вновь прибывшим.

— Строптива она у тебя. Чисто ёж дремучий — неодобрительно прокряхтел то ли старик, то ли старуха.

— Да, сил уже никаких нет! — внезапно окрысилась бабуля. — Скорей бы уж замуж выпихнуть! С глаз долой.

— Может её в зверушку какую обратить? — тоном завзятого воспитателя предложил то ли хозяин, то ли хозяйка тартараров.

— Ой! — восхитилась Ветка. — А, можно в крысу? Я ужасно хочу ручную крысу, а ба запрещает.

— Вот ещё! — тут же расфыркалась Лада Всеславна. — Всякую погань в дом тащить.

— А кто это? — выпалила Лёка, увидав, наконец, специалиста по превращению царевен в лягушек.