— Вода по локоть? — усмехнулся Коннер. — И откуда же берется вся эта вода?

Ясно было, что он ей не верит. Отец предупреждал Лилию, что никто ей не поверит.

— Вода берется из реки, — ответила она. — Но ее нельзя пить. Некоторые пьют и умирают. Из-за металлов и примесей. Воду для питья берут намного выше по течению, за всеми лагерями, но нам ее дают немного. Отец говорит, что нас мучают жаждой и уродуют наши руки, чтобы свести нас с ума. Но я не сошла с ума. Просто все время хочется пить.

Наградой за эти слова послужил еще один глоток из кувшина. Лилия почувствовала себя лучше. У нее была постель, крыша над головой, кувшин с водой и готовые выслушать ее собеседники.

— Как называется тот город? — спросила Роза. — Где мой муж?

— Город называется Эйджил. Так его называют люди из-за изгороди, но у них странный акцент, и отец говорит, что моя речь слишком похожа на их, потому что я родилась в лагере. Они говорят, что это маленький город, но отец говорит, что он больше того города, откуда он родом. Не знаю… Это единственный город, который я когда-либо видела. Всего лишь городок рудокопов. Говорят, что большие города дальше в сторону восхода, у самого моря. Но это…

— Что такое море? — спросил Роб.

Снова щелчок пальцами.

— Расскажи мне про людей в этом лагере, — сказала Роза. — Сколько их там? Откуда они пришли?

Лилия глубоко вздохнула, не сводя глаз с кувшина.

— Их сотни, — ответила она. — Пятьсот, может, даже больше. Большинство пришли с заката, как отец. Некоторые попали туда за то, что совершили что-то дурное в городах. Некоторых отпускают после того, как они проработают достаточно долго, но постоянно появляются новые. У нашего лагеря большой номер — и это, как говорит отец, должно означать, что их много. В нашем лагере есть люди, которые пришли с севера или юга и уже голодают, как мы. Тех, кто пришел с заката, не отпускают. Никогда. У них есть изгороди и башни, с которых они следят за беглецами и ловят их сетями.

— Как дела у… твоего отца? — странным голосом проговорила Роза. Лилия не могла оторвать взгляда от кувшина.

— Можно еще воды? Я уже долго не пила.

Роза дала ей немного глотнуть. Лилии вспомнился отец, получавший примерно такую же норму, и она расплакалась, утирая кулаком слезы и глотая их вместе с водой.

— Отец говорил, что ты будешь спрашивать, как у него дела, и велел передать, что у него все хорошо, но отец не всегда говорит правду.

Роза рассмеялась, но тут же прикрыла рот рукой и тоже заплакала. Мальчики молчали, и их уже не надо было осаживать. Лилия вспомнила, что говорить надо правдиво, но не до конца.

— Нас плохо кормят, — сказала она. — Так говорят взрослые. Даже самые сильные слабеют, а иногда их силы уходят насовсем, и тогда им натягивают простыню на голову. Я всегда прижимаю подбородок, вот так, — она опустила подбородок на грудь, делая вид, будто крепко прижимает простыню к шее, — чтобы со мной такого не случилось. Отец был сильнее многих тамошних мужчин. Высокий, с темными глазами, темной кожей, как у людей с заката, и темными волосами, как у тебя. — Она кивнула в сторону Коннера. — Но я видела, как торчат его ребра, когда он спит, и он отдавал мне слишком много своего хлеба.

Лилия подумала, что еще ей стоит рассказать. Мыслей было слишком много, и они сбивались в беспорядочную груду, как порой бывало с металлами в раскопах, когда их оказывалось в избытке.

— Он говорил, как нам до него добраться? — спросил Коннер. — Что нам нужно сделать?

На этот раз никто не щелкал пальцами, давая знак молчать. Ее вторая мама утерла щеки, ожидая ответа.

— Он написал записку… — сказала Лилия.

— Записка от отца? — спросил Роб.

— Где она? — поинтересовался Коннер.

— Она была в моем костюме, на теле. Думаю, я ее потеряла вместе с рюкзаком. Отец не велел мне ее читать… — Она поколебалась.

— Все в порядке, — сказала Роза. Вторая мама во многом напоминала Лилии первую.

— Я чуть-чуть прочла записку, когда он ее писал. Он взял с меня обещание не читать дальше. В том, что я прочла, говорилось, чтобы его не искали, чтобы смотрели на запад, за горы, а потом непонятная часть про песок на ветру, который берется из их раскопов, и что ветер этот тоже из какого-то дурного места… Из каких-то земель. Извините. Я пытаюсь вспомнить…

— Ты совершаешь великое дело, — улыбнулась Роза, хотя в глазах ее все еще стояли слезы.

— Отец часто говорил мне, что там, откуда он родом, не бывает дождей. Он говорил, что земля, которую рудокопы выбрасывают в воздух ради магнитов, заставляет тучи высвобождать воду в пещеру, откуда течет река, и что весь дождь, предназначенный для его народа, забирает из воздуха песок. — Она облизала губы, вновь ощутив волчий укус. — Он часто злился, когда об этом говорил, и смотрел сквозь изгородь на заходящее солнце. В той стороне всегда что-то громко грохотало, так что у меня болели уши, и небо закрывало туманной дымкой, но он постоянно проводил там время. Люди с заката были единственными, кому там нравилось. Отец хотел, чтобы я оставалась рядом, но я предпочла бы молиться о конфетах, а не о камнях у другой изгороди.

— Как ты выбралась? — спросил Коннер. Роб кивнул. Роза промолчала, и Лилия решила, что вполне можно ответить.

— Отец все время что-то собирал — сколько я себя помню, может, даже еще до моего рождения. Многие годы. Он говорил, что намерен нас вытащить, всех троих, а потом, когда мне было шесть, мама умерла, и он сказал, что остались только мы двое. Он хранил собранное в песке, говоря, что глупые охранники никогда туда не заглядывают, хотя могли бы догадаться, откуда он родом. Куски проводов, резиновый плащ, батарейки, дрель, которую кто-то бросил, потому что не работал мотор, — но отец знал, как ее починить. Он потратил бóльшую часть года, чтобы добыть инструмент для пайки проводов. Все шло слишком медленно. Я хотела, чтобы он поспешил. А потом у меня уже входили два пальца меж его ребер, когда он спал, и дышал он так, будто все время хотел откашляться, но он говорил, что намерен нас вытащить. Наконец он показал мне то, что он сделал, взял с меня клятву не говорить никому из людей с заката, и я должна была носить это под одеждой, чтобы никто его не нашел. Ночью я снимала его, чтобы отец мог продолжать работу, поправляя провода, чтобы они меня не оцарапали, а потом он показал мне, как…

— Он сделал дайверский костюм, — сказал Коннер.

Лилия кивнула. Роза поднесла кувшин к ее губам, и девочка дважды глотнула. Почувствовав себя чересчур эгоистичной, она промокнула губы забинтованной рукой.

— В земле есть большая трещина, — продолжала она. — Именно там течет илистая река, именно там выбрасывает в воздух песок и наверх выходят металлы. Она шире, чем в сто прыжков, и становится шире с каждым годом. Отец говорил, что я должна под нее нырнуть, что мне придется надолго задержать дыхание и что это единственный выход. Он учил меня задерживать дыхание, пока я работала на раскопе, изо дня в день, всегда замечая, когда я дышала носом. Я тренировалась, пока не научилась достаточно долго не дышать. Я научилась перемещать песок, и однажды я хотела показать ему, как хорошо у меня получается, — нырнула под изгородь и вышла с другой стороны, ближе к городу, но он разозлился так, как я еще ни разу не видела, и сказал, чтобы я никогда туда не ходила, что в итоге меня лишь вернут обратно, а потом узнают, на что мы способны, и станет только хуже. Он говорил, что я должна пойти на запад и сказать его людям, чтобы они продолжали идти на запад. Вот что он говорил. Когда я была совсем маленькая, в лагере была семья, которая рассказывала про море в той стороне, куда уходит на ночь солнце, где чистая вода. Там никогда не шел дождь, но вода простиралась, на сколько хватало глаз.

Коннер что-то проворчал. Лилия вспомнила, что люди с заката в лагере рудокопов тоже не верили в эту историю. Но ее отец верил. Как и сама Лилия.

— Он сказал, чтобы мы его не искали, — словно ни к кому не обращаясь, проговорила Роза.