Я бросаю на него взгляд через плечо, жалея, что Крейн не научил меня делать эту штуку «говорить-в-голове». Бром оглядывается по сторонам, на его лице выражение странного удовлетворения, как будто он впервые видит окружающее. Должна признать, он хорошо смотрится на этой лошади, его черные волосы и глаза сочетаются с черной шерстью и глазами лошади, они оба сильные, мускулистые, властные. Он хорошо смотрится здесь, на фоне школы, как будто принадлежит этому месту, может, даже больше, чем я.

— Значит, ты ведьмак, — говорю я ему.

Он встречается со мной взглядом, поднимая брови.

— Почему ты так говоришь?

— Потому что иначе тебя бы не было в институте.

— Катрина, не приставай к нему, — говорит мама. — Ты же знаешь, что его мама, Эмили, ведьма. Это семейное.

— Я не пристаю, — говорю ей, не в силах скрыть раздражение в своем голосе. — И я знаю, что она ведьма; просто в детстве я была единственной с силой, а у Брома ее никогда не было. Я показывала ему фокусы, а он нет. Мы пытались — помнишь, Бром?

— Я был никчемным, — признается он. — Нарци всегда была волшебной.

У меня сердце трепещет от того, что он назвал меня Нарци. Я давно не слышала этого прозвища.

Мама поворачивается в седле, чтобы пристально посмотреть на меня.

— Ты колдовал с Бромом?

Я вспоминаю слова отца, и мне сразу становится стыдно.

— Да. Прости.

— Не извиняйся, — быстро говорит она. — Я просто… не знала. Ты никогда не проявляла магию рядом со мной, когда был маленькой. Я думала, что, возможно, у тебя ее нет, и она появится через поколение.

Я хочу сказать, что папа велел не показывать магию при ней, но что-то останавливает меня. Думаю, мама не должна знать об этом разговоре. В глазах и голосе отца была мольба.

Будто маме нельзя доверять.

Ей нельзя доверять то, что касалось моей магии.

— Не было ничего особенного, — в конце концов говорю я.

Мгновение она пристально смотрит на меня, пытаясь прочитать мои мысли. Затем оглядывается на ворота, которые возвышаются перед нами.

— Мы все начинаем с малого, — говорит она. — И это увеличивается со временем.

Врата открываются перед нами, и мне интересно, потеряет ли Бром свои воспоминания о прошлом, если он вообще знает про этот побочный эффект школы. Сдавал ли он вообще тесты? Если да, то когда?

Мы проезжаем дальше, давление подскакивает, тело морозит, а затем все спадает, и мы уже на тропе, едем через темный лес.

Я оглядываюсь через плечо на Брома. Он морщится, прижимая одну руку к виску.

— Что это было? — спрашивает он.

— Обереги, — говорю я. — Ты, наверное, почувствовал их, когда въезжал, — я делаю паузу, ожидая, как он скажет, что и этого не помнит. Если только прохождение через обереги не произведет на него противоположного эффекта. — Ты сейчас что-нибудь вспомнил?

Он качает головой.

— Нет.

— Ты помнишь занятие с профессором Крейном? Экскурсию с Сестрой Маргарет?

— Да, — говорит он, хмурясь.

— Он помнит так же, как и я, — объявляю я маме, поворачиваясь лицом вперед. — Как ты это объяснишь?

— Есть много необъяснимого, Кэт, — говорит мама усталым голосом.

Она не может объяснить? Или не хочет?

Когда мы подъезжаем к нашему дому, Бром продолжает ехать дальше, говоря моей маме, что пригласит родителей на ужин. Семья Брома живет на соседней ферме от моего дома по направлению к городу, и я подумываю о том, чтобы поехать с ним, просто чтобы у меня был шанс побыть с ним наедине и задать вопросы, но он уже отъехал. Возможно, ему нужно время, чтобы побыть одному и попытаться понять, что происходит. Я не могу представить, каково это для него. Отчаяние в его голосе, когда он просил Крейна все исправить… разбило мне сердце.

Мы распрягаем лошадей и заходим в дом, где пахнет куриным супом. Мама находит Фамке на кухне и говорит ей приготовить что-нибудь на ужин, раз у нас гости. Фамке выглядела очень удивленной, услышав о возвращении Брома.

— Правда? — шепчет Фамке, пока режет сельдерей, а мама ушла принимать ванну. — Бром действительно вернулся?

— Он действительно вернулся, — говорю я ей.

Она щурится на меня сквозь несколько прядей растрепанных седых волос, упавших ей на лоб.

— Ты не выглядишь счастливой, дитя.

Я нацепляю свою лучшую улыбку.

— Я счастлива. Испытываю облегчение.

— Но? — она прижимает нож к сельдерею, но не режет его.

— Но он ничего не помнит, — шепчу я. — Ни почему ушел, ни что произошло, пока его не было. Он даже не знает, как сюда попал. Сестры сказали, что он был дома несколько дней, но болел. Я в это не верю, и Бром тоже. Он говорит, что помнит лишь как проснулся сегодня в кабинете. Вот и все.

Фамке несколько мгновений смотрит мне в глаза.

— Что? — спрашиваю я.

— Они снова говорили о браке? Между тобой и Бромом.

— Да, — решительно говорю я. — Как будто он вообще никуда не уходил. Не пойми меня неправильно, я все еще люблю Брома, как и всегда, но…

— Но теперь ты с профессором.

Я смотрю на нее.

— Откуда ты это знаешь?

— Стены слушают, — говорит Фамке, возобновляя рубку. — Они слушают и наблюдают.

— Ты — это стены?

Она улыбается, но это горькая улыбка.

— Я здесь уже давно, Катрина. Я многое повидала.

Мне всегда нравилась Фамке. Я всегда доверяла ей. Но знала, что она предана моей матери, а не мне. Тем не менее, я должна спросить.

— Что ты видела? — шепчу я.

Фамке переводит взгляд на пустой дверной проем, затем снова на меня. Выражение ее лица становится печальным.

— Твой отец хотел для тебя самого лучшего. Ты знаешь это, не так ли?

Я киваю.

— Знаю.

— Но не того же, что и твоя мама. Он не хотел, чтобы ты выходила замуж за Брома.

Я потрясенно моргаю, глядя на нее.

— Что ты имеешь в виду?

Конечно, он хотел. Они только об этом и говорили. Что он моя судьба, что Бром был бы идеальным мужем, и у нас будут идеальные дети, и мы никогда ни в чем не нуждались бы.

— Он не хотел, чтобы ты выходила замуж за Брома, потому что твоя мама этого желала. И родители Брома, — она делает паузу, нарезая сельдерей. — И Сестры. А вас с Бромом не спрашивали.

— Он хотел, чтобы я сама решила, — размышляю я.

Она поджимает губы, наклоняя голову.

— Да…

— И?

— Чего он на самом деле хотел, так это чтобы ты покинула Сонную Лощину.

Я качаю головой. Нет. Это противоречит всему, во что я верила, всему, что я слышала.

— Нет, — говорю я ей. — Перед смертью он сказал, чтобы я присмотрела за мамой.

Ее взгляд тверд.

— Ты уверена? — она наклоняется ближе. — Я приехала сюда, чтобы работать на твоего отца, Кэт. Он нанял меня, дал шанс, когда я потеряла мужа и у меня не осталось никого, никаких перспектив. Я любила его как сына. Моя преданность после его кончины принадлежит тебе, а не твоей матери.

— Ладно, — говорю я тихим голосом, не ожидая услышать это.

— В этом мире очень мало людей, которым ты можешь доверять, — говорит она. — Твой отец был одним из них. А мать — нет.

Горькая информация, но не удивительная. Ни капельки.

— Что она делает с моими тетушками в полнолуние? — шепчу я.

Она слабо улыбается мне, смахивая волосы взмахом руки.

— Я не ведьма, поэтому не могу сказать. Но я знаю одно. Твоя мать отнимает. Она отняла у твоего отца, отнимет и у тебя. И когда она ходит в школу в полнолуния, отдает.

Затем она поворачивается ко мне спиной и принимается за морковь.

— Теперь, пожалуйста, не отвлекай, мне нужно приготовить блюда для неожиданных гостей.

— Конечно, — тихо говорю я, обдумывая все, что она мне сказала. Я медленно ухожу, чувствуя себя ошеломленной, и иду в спальню, закрываю за собой дверь и сажусь на кровать.

Мой отец был единственным, кто заботился обо мне, единственным, кто давал, а не брал. Он любил меня, любил настолько, что был согласен на мой отъезд из Сонной Лощины.

Почему он умер?