— Да — говорит он, сцепив руки за спиной. Даже слегка сутулясь, он все равно возвышается надо мной. Ростом он примерно метр-девяносто. — В школе всего сорок два ученика, и так случилось, что я хорошо запоминаю. Этот навык очень пригодился в медицинской школе.

— Вы учились в медицинской школе? — спрашиваю я. — Что случилось? Почему вы стали учителем, а не врачом?

Он на мгновение поднимает взгляд к серому небу, цвет которого отражает его глаза, прежде чем снова посмотреть на меня.

— Ты бы поверила, если бы я сказал, что преподавание — гораздо более благородная профессия?

— Нет.

Он смеется, и этот звук мне очень нравится. Мне захотелось заставить его еще больше смеяться.

— Справедливо, — говорит он, его взгляд сосредоточен на озере, теперь мы идем по мелкому гравию на дорожке поменьше, который хрустит под нашей обувью. — Оказывается, медицинская школа не для меня. Знаешь, каким даром отдачи я обладаю? Ну, в то время я не знал. Не знал, что у меня есть способность передавать энергию. Когда мы начали практиковаться с трупами из морга, я понял, что мое прикосновение… ну…

Мои глаза расширяются.

— Что?

— Заставляет мертвых проснуться. Временно, конечно.

— Вы некромант, — тихо говорю я, прижимая руку к груди.

— Нет, нет, — быстро говорит он. — Я не возвращал их к жизни. Просто… вкладывал в них свою энергию, — он делает толкающее движение рукой. — Длилось секунду, но меня это сильно напугало. Не говоря уже о том, что я был окружен очень здравомыслящими и нормальными людьми. Они и так считали меня странным из-за того, как работает мой мозг. Я не мог позволить, чтобы мертвые начали разговаривать с ними или я с мертвыми. Поэтому уволился.

Я пытаюсь представить, каково это — обладать такой силой, чтобы возвращать мертвых к жизни, пусть даже на мгновение. Думаю, он чувствовал себя богом. Возможно, именно поэтому он утверждает, что является таковым в классе. Интересно, распространяется ли это в спальне.

Непристойные мысли меня удивляют, и я немедленно прогоняю их прочь.

— Мне потребовалось много времени, чтобы понять это, — продолжает он. — Когда отдаешь свою энергию живому, это не так заметно. Когда отдаешь мертвому, полностью лишенному жизненной силы, что ж, это трудно не заметить. Тем не менее, я решил, что лучше стать учителем. Мне сказали, что я сделал правильный выбор.

Я обдумываю это, пока мы продолжаем выходить со двора и удаляться от зданий. В конце концов, гравий уступает место грязи и слою опавших листьев, красных, оранжевых, которые окружают береговую линию озера. Туман висит прямо над водой.

Мы стоим рядом, наши ботинки слегка утопают в земле, и смотрим на озеро. Его поверхность черная, в ней отражается окружающий лес, как кошмарная версия самого себя. Через некоторое время мне приходится отвести взгляд, как будто озеро утянет меня под воду, если я этого не сделаю.

— Так почему же вы себя плохо чувствуете? — наконец спрашиваю я.

Он напрягается, и когда я поднимаю на него взгляд, вижу, как дергается мускул на его челюсти.

— Боюсь, если я расскажу, ты поменяешь свое мнение обо мне.

Его волнует, что я думаю о нем? От этого признания у меня внутри все переворачивается.

— Это невозможно, — тихо признаю я, застенчиво глядя на него. — В конце концов, вы сказали мне, что можете заставлять мертвых оживать, я уже восхищаюсь.

Он удивленно смотрит на меня, затем хмурит свои черные брови.

— Ах. Что ж, приятно это знать, — он облизывает губы и снова обращает свое внимание на озеро. — Я плохо спал с тех пор, как приехал сюда. Сначала подумал, это потому, что мне не разрешили пить или принимать мой наркотик.

— Ваш наркотик?

— Опиум, — говорит он, затем смотрит на меня, читая озабоченное выражение на моем лице. — Не верь тому, что слышала про опиумные притоны, или кабаки, как мы называем их в городе. Это хороший наркотик, и он успокаивает разум, приносит мир и гармонию. Но твоя тетя Леона непреклонна в том, чтобы я был трезвым, пока преподаю в школе, и, что ж, позволь мне сказать, отказываться от опиума не очень легко. Так что первые несколько недель я почти не спал, ворочался всю ночь, просто моля о трубке или настойке. Увы, у меня не было выбора, кроме как смириться.

— Это, безусловно, многое объясняет, — говорю я. Опиум? Я слышала истории о мужчинах за границей и в больших городах, которые курят его в сомнительных притонах, но никогда не думала, что кто-то настолько правильный, как Крейн, может быть одним из них. Это опасный наркотик; он должен это знать.

Думаю, у него много достоинств. Что еще он скрывает?

— Можно и так подумать, — продолжает он, наклоняясь, чтобы поднять с берега камень. Он разглядывает его и ритмичными движениями вертит в руке снова и снова. — Но меня беспокоит не это. А то, что происходило со мной посреди ночи.

Холодок пробегает по моей шее, и я подтягиваю края рукавов, жалея, что у меня нет перчаток, чтобы согреться.

— Что случилось?

Он отходит от меня и сжимает камень в руке, а затем с невероятной силой швыряет его по поверхности озера, где тот подпрыгивает шесть раз, потом идет на дно. Рябь медленно расширяется.

— Я проснулся в холодном поту, что может быть частью ломки, а затем слышал, как меня звали по имени. И кто-то плакал.

Я дрожу.

— Жутко. Это был ваш сосед?

— Нет, женский голос, — заявляет он, наклоняясь, чтобы поднять еще один камень. — И в мужское крыло женщинам вход воспрещен. Конечно, я подумал, что, возможно, у профессора Дэниэлса роман со школьной медсестрой или что-то в этом роде. Но женщина назвала мое имя. Поэтому, конечно, я предположил, что это Мари.

— Кто такая Мари? — осторожно спрашиваю я, игнорируя странный привкус ревности, когда произношу ее имя.

— Моя бывшая жена, — говорит он. Выражение его лица пустое.

Мои брови приподнимаются.

— О, простите. Я не знала. Вы… развелись? — опускаю взгляд на его руку, как будто ожидая увидеть кольцо, хотя знаю, что он его не носит.

— Овдовел, — говорит он, бросает еще один камешек через воду. — Она умерла.

— Мне так жаль, — но, кажется, что слов недостаточно. Бедняга.

— Угу, — бормочет он, слегка кивая, наблюдая, как расходится рябь. — Да. Она умерла, и, ну, иногда я слышу ее голос по ночам.

— Неудивительно, что вы не могли нормально спать.

Он бросает на меня страдальческий взгляд.

— Это еще не самое худшее. Голос будил меня раньше, но последние два дня…

— Что?

Он вздыхает и проводит рукой по лицу.

— Не знаю. Правда не знаю. Две ночи назад я услышал что-то за дверью. Это была не Мари. А звук чего-то тяжелого, волочащегося по коридору. Я открыл дверь, и о чудо, увидел кровавый след, тянущийся по коридору, и волочащееся тело.

Я задыхаюсь, чуть не падая.

Крейн быстр. Его длинные руки обхватывают меня за талию, поддерживая.

— Возможно, мне не следует пугать своих учеников да обморока, — бормочет он, и его лицо никогда не было так близко к моему. Я потрясена его историей, напугана, и все же мои глаза скользят по его чертам, отмечая все мелочи, которые я не заметила на расстоянии, такие как шрам на кончике левой брови или слегка искривленный нос. Я определенно не заметила коричневого оттенка в серой радужной оболочке, придающий его глазам теплоту и глубину.

— Нет, — пищу я, осознавая, как близко мои губы к его. — Я в порядке. Я в порядке.

Его взгляд на мгновение опускается к моим губам, а затем он хмурится.

— Хорошо.

Он отстраняется, опускает руки, расстояние между нами увеличивается.

— Расскажите больше, — быстро говорю я, прежде чем у него появляется шанс передумать.

Он обдумывает это, а затем кивает на здания.

— Только если смогу проводить тебя обратно. Боюсь, на улице становится немного прохладно, а у тебя нет пальто.

Я хочу сказать ему, что мне всегда жарко, потому что я ношу много слоев одежды, но просто киваю, и мы уходим от берега.