— Останься, — сказал он, заключая меня в объятия. — Останься, ты сможешь уйти утром. Я скучаю по тому, как сплю с тобой в своих объятиях.

У меня не было причин отказываться. Я никогда раньше не уходила, и настаивание на этом сейчас подняло бы всевозможные красные флаги. Итак, я лежала, положив его руку себе на живот, слушая, как он тихо храпит в темноте, мечтая о тишине и пустой кровати в гостиничном номере Левина. Даже присутствие Левина там и все те неприятные чувства, которые ситуация во мне вызывает, не могут побороть соблазна кровати, на которой я могу растянуться, во всей райской теплой мягкости пятизвездочного отеля.

Нет никаких шансов, что я усну в ближайшее время. Я смотрю в потолок над кроватью, пытаясь не думать о том, что делает Левин. Если я буду думать об этом слишком усердно, я начну задаваться вопросом, не встречается ли он с другой женщиной, и я знаю, что не имею права испытывать колючее чувство ревности, которое охватывает меня. Не тогда, когда я лежу в постели с другим мужчиной.

Не тем мужчиной, которого хочу. Просто кровать, в которую меня заставили лечь. Кровать, в которую он меня затащил.

Мне не идет на пользу чувствовать себя подобным образом или думать об этом. Я застряла в этой сделке, и ревность к Левину только усложнит ситуацию. Я очень сомневаюсь, что он сейчас где-нибудь кипит от ревности из-за того, что я оказалась в постели Гриши.

В конце концов, это он поместил меня сюда.

Я закрываю глаза, жалея, что не могу просто уснуть. Если бы я могла, то проснулась бы, позавтракала с Гришей и смогла бы уйти под предлогом занятий, или учебы, или чего угодно еще, что я смогла бы придумать. Вместо этого я лежу здесь со своими мыслями, и ни одна из них не особенно хороша или забавна.

Я могла бы использовать это время, если бы была умна.

В тот момент, когда эта мысль приходит мне в голову, мой желудок скручивается от страха. Мысль о том, чтобы выскользнуть из постели, прокрасться по квартире Гриши, рыться в его вещах… все это приводит в ужас. У меня не будет никакого оправдания, которое я смогу придумать, если он меня поймает.

Левин выбрал не ту девушку. Я не шпион. Я умна, но не до такой степени. Я не была создана для обмана, для скрытности, для лжи и всего подобного. Я никогда не была таким человеком.

Я не могу избавиться от чувства, что из-за этого меня убьют.

Я лежу, застыв в нерешительности, используя руку Гриши на своем животе как причину не пытаться встать, потому что это потревожит его и разбудит. Но если он пошевелится…

Это хорошая идея. Я знаю, что это так. Все, что я найду, сократит время, которое у меня есть на это. Способ смягчить мой приговор. Чем дольше все это продолжится, тем больше времени мне придется проводить с Гришей, в его постели, разговаривать с ним, обманывать его и жить с этим комом беспокойства в животе, от которого меня тошнит.

Когда он, наконец, переворачивается на другой бок, я не знаю, чувствовать ли мне облегчение или гораздо больший ужас. Теперь у меня нет никакого оправдания тому, что я не улизнула, кроме моего собственного страха. Если он поймает меня выходящей из комнаты или спускающейся вниз до того, как я возьмусь за что-нибудь, я скажу, что проголодалась и пошла перекусить.

Я постепенно рационализирую это, пока медленно поднимаюсь с кровати, двигаясь все медленнее, чтобы не разбудить его. Кровать из пены с эффектом памяти, ковер мягкий и плюшевый, так что промолчать не так уж сложно. Дверь все еще открыта, он не потрудился закрыть ее, когда мы поднимались наверх, как бы показывая средний палец на мысль о том, что его жена может появиться снова и застать нас врасплох.

Если честно, было немного похоже на то, что он устанавливает свое господство.

Я беру телефон с собой, когда выскальзываю из комнаты, на всякий случай. Если Гриша проснется и обнаружит, что меня нет, я не хочу, чтобы он его просматривал. Есть только один контакт – Левин под вымышленным именем, и это, похоже, тоже вызвало бы тревогу.

Я никогда не пыталась зайти в кабинет Гриши. До этого меня это никогда не волновало. Я проводила время во всех остальных комнатах квартиры, но Гриша редко работал, когда я была здесь, и у меня никогда не было причин хотеть заходить внутрь. Теперь, когда я спускаюсь по лестнице и подхожу к кабинету так тихо, как только могу, мне приходит в голову, что он, возможно, заперт.

Так и есть. Один поворот ручки, и я могу сказать, что не попаду внутрь. Что расстраивает потому, что тот факт, что дверь заперта, означает, что там, вероятно, есть что-то действительно полезное.

Я выдыхаю, уставившись на дверь. Больше я ни о чем не могу думать. Гриша аккуратный и требовательный человек, он не оставляет бумаг или других вещей разбросанными повсюду. Я могу обыскать остальную часть квартиры, но я знаю, что ничего не найду. Если там есть что-то, что могло бы пригодиться Левину, оно будет за этой дверью.

Но я не могу проникнуть в нее.

Я как раз собираюсь вернуться наверх и проскользнуть обратно в постель к Грише, когда телефон в моей руке вибрирует. Я чуть не выпрыгиваю из собственной кожи, прижимая другую руку ко рту, чтобы заглушить едва не вырывающийся испуганный вскрик. Я быстро опускаю взгляд на телефон, и мои глаза расширяются.

Это Левин.

Какого черта он мне звонит? Особенно после того, как он был так зол на меня за то, что я позвонила, когда я взбесилась и ушла из квартиры после последнего свидания?

Только в экстренных случаях, черт возьми.

Я быстро ныряю в ближайшую открытую комнату, которая оказывается гостевой ванной. Я закрываю за собой дверь, включаю свет, запирая ее, и прислоняюсь к краю раковины, торопливо отвечая.

— Алло? — Мой голос похож на приглушенный шепот, но в тишине дома он все равно звучит для меня слишком громко. — Что ты делаешь? Предполагается, что я должна быть в постели с Гришей.

— А ты нет?

Его голос спокоен и собран, как всегда, но я слышу намек на что-то еще – напряжение, от которого по моим нервам пробегает дрожь. Я чувствую, что что-то не так.

— Я собирался осмотреть его кабинет, посмотреть, что я смогла бы найти, пока он спал. Но он заперт.

— Это моя хорошая девочка.

По тому, как он это произносит, я могу сказать, что слова вырвались раньше, чем он хотел. Наступает минута молчания, и я чувствую, как по мне разливается тепло, как сжимается живот, что не имеет ничего общего с тревогой, которую я испытывала мгновением ранее.

— Дверь заперта, — повторяю я, мой голос звучит немного более задыхающимся, чем раньше. Я ненавижу это. Я ненавижу, что он так со мной поступает. Не так ли? — Я не смогла войти. И он не оставляет вещи валяться без дела, так что это был практически мой единственный шанс. Я уже собиралась вернуться в постель, когда зазвонил мой телефон. Кстати, почему ты звонишь?

Я начинаю бредить, я это слышу. Я плотно сжимаю губы, заставляя поток слов остановиться, пока жду его ответа, мой пульс снова учащается.

— Я хотел убедиться, что ты в безопасности.

Это такое простое, честное заявление, что требуется минута, чтобы до меня дошло. Мою грудь сжимает от эмоции, которую, я знаю, я не должна испытывать, и от проблеска страха тоже.

— Я в квартире Гриши, — шепчу я. — Там, куда ты меня поместил. Почему я не должна быть в безопасности?

— Без причины. — Левин прочищает горло, и у меня складывается отчетливое впечатление, что он не совсем говорит мне правду. — Свидание прошло хорошо, я так понимаю, если ты все еще там?

— Каково твое определение слова «хорошо»? — Я слышу нотку негодования в своем голосе. — У нас было вино и мясная нарезка, и я позволила ему соблазнить меня, чтобы я забыла о его неверности и о том факте, что у него есть жена и дети, и притворилась, что теперь я не ненавижу его до глубины души. Ты это имеешь в виду?

Слова настолько едкие, что я удивляюсь, как они не обжигают телефон. Левин на другом конце провода на мгновение замолкает, и мне интересно, о чем он думает. Хотела бы я знать.