— О-оу, Гао! — протяжно говорит Корнелия.

Я понимаю, как они приветствуют друг друга.

Гао приветствует Корнелию на латыни, а она его — на его родном языке. Мы ведь делаем то же самое, когда хотим проявить свое уважение к иностранцу. Как все-таки одинаковы люди, даже выросшие на разных планетах, если, конечно, они вообще люди!..

Гао задает вопрос, и Корнелия отвечает — долго, и горячо, и смущенно. Она даже краснеет под конец своей тирады, и я догадываюсь, что она сказала Гао самое тяжелое для него — то, что она стала моей женой.

Потом говорит Гао — тоже долго, но спокойно, медленно, как бы советуя что-то. Иногда он слегка улыбается. У него понимающая и все прощающая улыбка мудрого человека.

Он нравится мне, этот Гао! Он мне очень нравится!

Он говорит с Корнелией долго. Минут сорок мы сидим на тахте, боясь шелохнуться. Мы ничего не понимаем в этом разговоре. Мы слышим только длинные, протяжные фразы, в которых почти нет звуков шипящих и больше гласных звуков, чем согласных.

Наконец, они прощаются. Я вижу это по их взглядам, по их улыбкам.

И вот уже лицо Гао уходит в экран и расплывается, и темное пятно убегает к середине экрана, а затем исчезает. Легкий треск под пальцами Корнелии — и экран снова белый и гладкий.

— Что он сказал тебе? — спрашивает Корнелию Витька.

— Он желал мне счастья, — отвечает Корнелия. — Он советовал мне быть терпеливой в общении с людьми.

— А где он сейчас? — спрашиваю я.

— Его корабль сейчас движется вокруг соседней планеты. Вы называете ее по имени римской богини — Венерой. Товарищи Гао спускаются на шарах и обследуют эту землю. Он говорит, что там еще нет людей и очень жарко. Но один материк возле южного полюса вполне пригоден для жизни. Там много воды и чистый воздух, богатый кислородом. Видимо, открыватели звезд спустятся туда и там останутся. Они могли бы спуститься давно, но ждали моего решения. Потому что теперь они долго не смогут поднять корабль в небо. Им нужно будет много лет работать, чтобы снова сделать это. А лететь на маленьком шаре очень долго.

— Значит, все-таки можно и на маленьком? — уточняет Витька.

— Да, можно, — подтверждает Корнелия. — Между планетами одной звезды можно летать и на этих шарах. И Гао сказал, что, если понадобится, он прилетит за мной на маленьком шаре. А на большом корабле один из приемников всегда будет настроен на мою волну. Столько, сколько будет жить Гао.

— Ты звала его к нам? — спрашиваю я.

— Да.

— И что он ответил?

— Он сказал, что никакие народы не любят бездомных бродяг, потерявших родину, пусть даже и не по своей вине. Так уж устроены люди, и он не может с этим не считаться. Открыватели звезд создадут себе новую родину на Венере, создадут свое общество и свои законы, а потом прилетят к нам как равные к равным.

— Когда же это будет?

— Я спросила об этом. И Гао сказал, что, видимо, это сделают их дети или даже внуки. Сейчас трудно сказать, когда это будет. Сами открыватели звезд уже явно не успеют. У них будет очень много другой работы. Но их дети и внуки будут знать обо мне и о гостеприимных людях нынешней Земли.

— Что он еще тебе сказал? — спрашиваю я.

Корнелия краснеет.

— Я знаю, ты не мог понять нашего разговора, — отвечает она. — Но я не хочу скрывать. Он сказал, что по-прежнему любит меня. И всегда будет ждать. До конца жизни.

Я машинально лезу в карман за сигаретой. Витька подносит мне зажженную спичку. Я закуриваю, подхожу к окну. Корнелия подходит сзади, кладет мне руку на плечо.

— Ты зря волнуешься, — говорит она.

Я оглядываюсь. Витьки и Веры уже нет в комнате. Они вышли в другую. Я молча целую Корнелию в лоб. Она отвечает мне долгим поцелуем в губы. Мы стоим несколько минут обнявшись, потом Корнелия выходит на середину комнаты и начинает собирать свой передатчик. В него вкладываются четыре уголка с усыпляющими лучами, он накрывается крышкой-экраном, и вот уже эластичный белый футляр сам ползет по ящику к ручке.

А потом Корнелия ставит передатчик в тумбочку и говорит:

— Будем пить чай.

Чай она любит. Он очень понравился ей с того первого вечера, с нашего ночного костра в Крыму.

И мы вчетвером пьем чай и слушаем пластинки, которые меняет на проигрывателе Корнелия. Она очень любит крутить пластинки, моя голубоглазая, чернобровая римлянка. И не меньше итальянских песен она любит слушать румынские, французские и испанские. Наверно, потому, что и в них она слышит латинские слова, напоминающие ей о ее страшно далеком детстве…

Многие могут сказать, что это чепуха (и это легче всего сказать!), но мне все-таки кажется, что существуют биологические законы, определяющие, кому и кого любить. Люди еще не знают этих законов и, наверно, поэтому так часто несчастны в любви. Даже самые хорошие люди…

Когда-нибудь люди постигнут эти биологические законы так же, как они постигают постепенно все другие законы природы. И, может, тогда не будет на земле несчастных браков, разбитых жизней, брошенных отцами детей.

Мне повезло. Слепая игра судьбы забросила ко мне из далекого, немыслимого прошлого девушку, которая одна только могла стать такой женой, какая мне нужна. И в этой невероятной, редчайшей случайности мне видится проявление великих и мудрых биологических законов.

Если говорить откровенно, мне долго мешало то, что у Корнелии в тумбочке стоит белый передатчик. Я никогда не говорил ей об этом. Но Корнелия ведь умница. Она и сама это понимала.

Как-то мы с ней поссорились. Из-за совершенного пустяка. Из-за того, как назвать своего будущего сына или свою будущую дочь.

Нам еще рано было спорить об этом. Но мы все-таки заспорили и даже поссорились. Это было очень странно. Мы раньше не ссорились с ней…

И тогда она встала с дивана и сказала:

— Я знаю, почему ты злой.

— Я вовсе не злой, — возразил я. — Просто мне кажется, что ребенку, родившемуся в России, лучше иметь русское имя, а не древнеримское.

— Счастье людей зависит не от имени, — сказала Корнелия. — Ты станешь добрым и поймешь это.

Она прошла к тумбочке, достала свой ящичек, спустила футляр, вынула четыре белых уголка с усыпляющими лучами и снова закрыла его.