Через несколько часов мы улетим отсюда. Как они будут вспоминать нас — эти существа, уже не животные, но еще не люди?

Они стоят неподвижно, полукольцом. Слегка шевелятся лиловые усы-антенны на их "головах" — так называет Ася треугольные холмы в центре туловищ. О чем они думают сейчас? О нас? О ракете? О себе?

Тускло отсвечивает густая жидкость в раковинах, которые они держат в щупальцах и с которыми не расстаются ни на миг. Это жидкость — их жизнь. Они не могут прожить и получаса, если не отхлебнут немного из раковин. Мне жаль их. Но это не только жалость. Они напоминают маленьких детей. Наши далекие предки когда-то были такими в пору детства Земли. Такими же беспомощными, безжалостными, отчаянно любопытными. Что влечет их от скрытых в недрах планеты озер с жизненосной жидкостью через извилистые пещеры на поверхность?

Может быть, в пещерах иссякли радиоактивные источники, и они не могут обходиться без света? Со дна озер они достают раковины. Тот, кто может лучше нырять и кому повезет, добывает раковину побольше.

Значит, он может дольше оставаться на поверхности. Если бы не это, они бы сдружились, им было бы легче выжить. Они и так держатся группами, когда возвращаются к озерам — через завалы в пещерах, через опасности. Но когда в раковинах есть жидкость, они боятся друг друга.

А потом снова объединяют усилия — для защиты и благополучного пути.

— Так они начали становиться разумными существами, — сказал наш командир Влад, и его слова прозвучали как неоспоримая истина.

Он всегда говорит так — мало, медленно и весомо. Я часто спорю с ним, и он всегда оказывается прав. Это меня бесит, заставляет спорить без надежды на успех. Другие улыбаются, даже Ася. А Влад молчит, чтобы потом одной фразой опровергнуть все мои доводы.

Тошнотворная правота невозмутимо стоит за ним, как тень. Неужели он ни разу не ошибется?

Впрочем, ему нельзя ошибаться — от этого может зависеть жизнь всех нас. И все-таки мне иногда хочется, чтобы он ошибся… И стал человечнее…

Одно из существ проявляет признаки беспокойства. Догадываюсь: жидкости в раковине осталось мало. Мне кажется, что если бы у него были глаза, я прочел бы в них тоску и страх перед возвращением в недра планеты, во тьму, к дымящимся озерам. Его подстерегают тысячи опасностей, щупальцы полурастений-полуживотных, притаившихся в пещерах, частые обвалы. Но он пойдет по этому пути снова и снова. Он уже не может иначе.

Поэтому мне трудно относиться к ним холодно изучающе, как Влад. Прощаю им индивидуализм и жестокость.

Помню, как один из них, задержавшийся на поверхности дольше, чем должен быть, попытался выхватить у другого раковину со спасительной жидкостью. Они дрались насмерть. Расплескали всю жидкость. Другие стояли, наблюдали. Не вмешивались.

Мы не могли ничем помочь. Передавали по радиокоду сигналы, просили других уделить хоть каплю из своих запасов. Они разбегались при нашем приближении.

Даже пробовали защищаться. Ася расплакалась: "Животные!" Я попытался проникнуть к озерам. Влад понял мой замысел, процедил: "Не успеть". Я едва не погиб, а когда вернулся с жидкостью, было уже поздно… Мне потом влетело, от Влада. Я огрызался, как мог, предвидя его приказ: "Не вмешиваться".

Мое расположение к ним даже после этого события не стало меньше. Именно потому, что очень страшен их путь и что они все-таки идут по нему.

Я смотрю на них, потом на скалистое плато, где сверкает вершина Дворца, который мы создали для них. Тревожное беспокойство не покидает меня.

Как будто все продумано. Но мне кажется…

Подымаюсь на скалы, а они неуклюже спешат за мной. На скользких камнях блестит колючий лишайник. Воздух желтый, как мед, стекает в долину. Спиральные, заряженные электричеством облака пролетают совсем близко, будто кто-то стреляет ими в меш:

Вхожу во Дворец. В центре первого зала — колесо и рычаг, величайшие изобретения человечества.

"Подхлестнуть их эволюцию", — говорил Ким. "Помочь им", — думал я. Ася спросила, обращаясь и к нам, и к себе: "А если их эволюция пойдет совсем иным путем, а мы просто навязываем свою?" Влад молчал. Никто не знал, о чем он думал.

Я прохожу по залам, где хранятся вмурованные в стены блоки с записями о величайших открытиях.

Щедрость, на которую способны только высшие существа.

Разумная щедрость — каждый блок имеет специфическую трудновскрываемую оболочку и свой шифр. Только достигнув высокой ступени цивилизации, они смогут вскрыть блок с записями о расщеплении атома. Они поймут: в этом — забота о них. Горилла не должна получить в распоряжение бочку с порохом.

Все продумано. Но беспокойство держит меня в напряжении. Мы что-то забыли… Что именно?

Выхожу из Дворца. Они ожидают меня.

Медовый воздух становится темнее, гуще, летящие облака приобретают фиолетовый отблеск.

Пахнет свежестью, как после грозы. Словно подвешенное на тонких оранжевых нитях лучей, покачивается светило, приближается к горизонту. Спускаюсь к ракете, осторожно становясь на скользкие камни. Оглядываюсь.

Держа на весу раковины, они ковыляют за мной, спешат и… отстают все больше и больше. Один спотыкается. Жидкость проливается на камни. Он бросается ничком. Через отростки жадно впитывает то, что не успело уйти в почву.

Внезапно понимаю! Ступени! Мы забыли облегчить им дорогу, сделать легче подъем к Дворцу.

Мы думали лишь о том, что оставляем в блоках, и забыли о пути к нему. Мы все ошиблись. И в своей заботе, и в мудрой осторожности. И Влад тоже.

А это может стоить жизни многим из них…

Выхватываю из кармана сигнализатор. Выстукиваю на нем команду-программу. Тотчас из контейнера ракеты вываливается несколько киберов.

Окутанные выхлопами из дюз, они спешат к дороге.

Ожидаю, пока последнее из существ спустится в долину, и передаю команду.

Киберы выполняют программу, как всегда, быстро и точно.

Ослепительные зигзаги вспыхивают на дороге. Вырастают грибы взрывов. Скрежещут мощные электродолота и сверла.