Я опираюсь на дверной косяк:

– Ну, вы теперь хотя бы в чем-то согласны друг с другом.

– Мы много в чем согласны. Например, в том, что Дарси – вонючий хрен.

– Сама такая! А еще ты шлюха!

– Если разбудите маму, – грожу я, – я вас обеих спущу в унитаз…

– Я не сплю! Не стоит засорять трубы, дорогая.

Я оглядываюсь. Мама на нетвердых ногах идет по коридору, и внутри у меня все переворачивается. В последний месяц по утрам ей стало особенно тяжело. Да что уж говорить, все лето я наблюдала за ее мучениями. Мельком смотрю на Дарси и Сабрину – обе, к их чести, выглядят виноватыми.

– Раз уж я встала вместе с цыплятками, могу хотя бы обнять своих матрешечек?

Мама любит шутить, что мы с сестрами уменьшенные копии друг друга: пепельные волосы, темно-голубые глаза, румяные овальные личики. Правда, Дарси достались все веснушки, Сабрина полностью приняла свою эстетику «Виско»[5], а что касается меня… Если бы в «Гудвиле» не было столько дешевой одежды в стиле бохо, я бы не была живым косплеем Алексис Роуз[6].

И все же нет сомнений, что все трое девчонок Гринлиф сделаны из одного теста; мы не слишком похожи на маму с ее загорелой кожей и поседевшими волосами, некогда темными. Если она и думает о том, что мы все пошли в отца, то никогда об этом не говорит.

– Почему вы вообще встали? – спрашивает она, поцеловав Дарси в лоб и поворачиваясь к Сабрине. – У вас тренировка?

Сабрина напрягается.

– Мои начнутся только на следующей неделе. Хотя есть шанс не попасть на них, если кое-кто не удосужится записать меня в лагерь Ассоциации роллер-дерби. Это нужно сделать до следующей пятницы.

– Все оплачу вовремя, – заверяю я.

Она смотрит на меня с максимальным скепсисом и недоверием. Будто я много раз разбивала ей сердце своей ничтожной зарплатой автомеханика.

– Почему ты не можешь заплатить сейчас?

– Потому что мне нравится играть с тобой, как пауку со своей жертвой.

И потому что мне нужно отработать еще несколько смен в гараже, чтобы накопить нужную сумму.

Сабрина щурится:

– У тебя нет денег, да?

Мое сердце пропускает удар.

– Конечно есть.

– Я уже почти взрослая. А Маккензи давно работает в этом месте с замороженным йогуртом, так что я могла бы спросить у нее…

– Никакая ты не взрослая. – Мысль о том, что Сабрине придется беспокоиться о деньгах, причиняет мне физическую боль. – Ходят слухи, что ты полная какашка.

– Раз уж мы заговорили о том, что нам нужно, – вмешивается Дарси с полным ртом зубной пасты, – Голиафу все еще одиноко без подружки.

– М-м-м, – я прикидываю количество отходов, которое смогут произвести два Голиафа. Фу. – В любом случае Истон любезно предложила отвезти вас в лагерь на следующей неделе. Я не буду просить вас хорошо себя вести. Даже сносно не буду. Потому что мне нравится ее выбешивать. Не благодарите.

Я выхожу из ванной, но перед этим замечаю, как сестры обмениваются удивленными взглядами. Их сильная любовь к Истон осталась в прошлом.

– Выглядишь очень мило сегодня, – говорит мне мама на кухне.

– Спасибочки, – я обнажаю зубы. – Воспользовалась зубной нитью.

– Шикарно. Может, еще и душ приняла?

– Воу, угомонись. Я тебе не модный инфлюенсер.

Она хихикает:

– Ты сегодня не в костюме.

– Это называется комбинезон, но спасибо за комплимент.

Я смотрю вниз на свою белую футболку, заправленную в ярко-желтую юбку с вышивкой.

– Я не собираюсь в гараж.

– Свидание? Давно ты на них не ходила.

– Никаких свиданий. Я обещала Истон, что… – замолкаю.

Мама чудесная. Самый добрый, терпеливый родитель из всех, что я знаю. Она бы не возражала, если бы я сказала ей, что иду на шахматный турнир. Но сегодня она взяла трость. Ее суставы выглядят набухшими и воспаленными. И я не произносила при ней слова на букву «ш» уже три года. Зачем ломать рекорд?

– Она уезжает в Боулдер через пару недель, так что мы поедем потусить в Нью-Йорк.

Мамино лицо мрачнеет.

– Мне бы так хотелось, чтобы ты еще раз подумала о том, чтобы продолжить учебу…

– Ну, ма-ам, – ною я обиженным тоном.

Методом проб и ошибок я пришла к лучшему способу заставить маму поменять тему. Обычно я говорю, что вообще не хочу в колледж и меня ранит, что она не уважает мой выбор. Возможно, это не совсем правда, да и я не в восторге, что приходится врать, но все ради маминого блага. Не хочу, чтобы кто-то в моей семье думал, что чем-то мне обязан, или чувствовал вину за мои решения. Так не должно быть, потому что я знаю, на что иду.

И если кого-то здесь можно винить, то только меня.

– Хорошо. Прости, пожалуйста. Я очень рада, что ты проведешь время с Истон.

– Правда?

– Конечно. Это твоя юность. Делай все, что делают другие девчонки, когда им восемнадцать, – мама задумчиво смотрит на меня. – Я просто рада, что у тебя выходной. Живем много раз, все такое.

– Правильно говорить «живем один раз», мам.

– Уверена?

Я смеюсь и, подхватывая сумочку, целую ее в щеку.

– Буду к вечеру. Ничего, что я оставляю тебя с этими мартышками? В холодильнике есть кое-что готовое. Сабрина была абсолютной занозой на прошлой неделе, так что если Маккензи или кто-то из друзей пригласит ее к себе домой, то не пускай.

Мама вздыхает:

– Ты помнишь, что тоже моя дочь? Ты не должна воспитывать их вместо меня.

– Эй, – я притворно улыбаюсь. – Я что, плохо справляюсь? Может, мне добавить седативного в завтрак маленьких гарпий?

Я так хочу, чтобы мама снова засмеялась, но она лишь качает головой:

– Мне не нравится, что я удивлена, когда ты берешь выходной для себя. Или что Сабрина смотрит в твою сторону, когда ей нужны деньги. Это не…

– Мама. Мам, – я улыбаюсь как можно более искренне. – Честное слово, все в порядке.

На самом деле, наверное, нет. Не в порядке.

Есть что-то глубоко неправильное в том, что на стартовой странице «Википедии» у нас сохранена статья о ревматоидном артрите. Или что по морщинам у маминого рта можно предсказать, насколько плох будет день. В прошлом году мне пришлось объяснять Дарси, что «хронический» означает «навсегда». Неизлечимый. Болезнь никуда не денется.

У мамы магистерская степень в области биологии, и она профессиональный медицинский писатель, причем чертовски хороший. Она написала множество образовательных материалов на тему здоровья, документы для Управления по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов, а также изысканные заявки на гранты, которые приносили ее клиентам миллионы долларов. Но она фрилансер. Когда папа еще был с нами и она могла работать ежедневно, это не было проблемой. К сожалению, сейчас это не вариант. В некоторые дни боль мучает ее так сильно, что она едва может встать с кровати, не говоря уже о том, чтобы брать какие-то проекты. Ее запутанное донельзя заявление на получение пособия по инвалидности отклоняли уже четыре раза.

Но хотя бы я здесь. По крайней мере, я могу как-то помочь.

– Отдыхай, хорошо? – Я кладу ладонь на мамину щеку. Под ее глазами залегли угольно-серые тени. – Иди обратно в кровать. Чудовища сами себя развлекут.

Последнее, что я слышу, выходя за дверь, как Сабрина и Дарси жалуются на овсянку на кухне. Я делаю мысленную пометку затариться жидкостью для снятия лака, а затем замечаю выезжающую из-за угла машину Истон. Машу ей и бегу к дороге.

Это похоже на начало конца моей жизни.

– В этом турнире швейцарская система. Типа того. Хотя в реале не совсем так.

Истон собирает нашу команду вокруг себя, будто она Тони Старк, а мы Мстители, но вместо того, чтобы острить, она раздает значки шахматного клуба Патерсона. На втором этаже здания в районе Фултон-Маркет, должно быть, человек триста, не меньше, и я, похоже, единственная, кому не сказали, что одежда должна быть в стиле бизнес-кежуал.