— Но с тобой я уже играла, и с ним, — Ясмин кивнула на Слугу и повернулась к номеру Шесть. — Я называю предмет, ты даёшь ассоциацию. Только очень-очень быстро. Понимаешь?

Номер Шесть не сводил с неё тяжелого взгляда. Короткие мелкие кудри топорщились звериной шерстью, а ноздри чуть подрагивали, словно считывая ее запах.

— Лестница?

— Прыжок.

— Голос?

— Крик.

— Дом?

— Мать.

— Мать?

— Цветы.

— Цветы?

— Деньги.

— Цветок?

— Белый.

— Белый?

— Ты.

— Красный?

— Мастер.

— Чёрный?

— Чернотайя.

— Чернотайя?

— Ты.

— Слуга?

— Роза.

— Роза?

— Хватит, — Ясмин настолько сосредоточилась что остановилась только когда Слуга пододвинулся вплотную и обратился к ней напрямую. — Мы все устали. Вечер ещё ранний, но мы сможем встать засветло и долго пройти без Дождя.

Ясмин задумчиво уставилась на Слугу. Насколько сознательно он прервал их? В этом мире, насколько она успела понять, не было психологии, как отдельной дисциплины. Но наверняка было что-то подобное, пошедшее другим путём развития, возможно даже не приравненное к изучаемой дисциплине, а оставшееся на уровне личностных умений и способностей, передающихся по вертикале в Тотеме.

— Что ж, — она легко поднялась. — В таком случае, я желаю уединиться перед сном.

Она уже скользнула к темнеющей щели между секциями внутри гнезда, как ее остановил голос Слуги.

— Массаж?

Обычно таким голосом предлагают петлю на шею, а ей шея была ещё нужна. Ясмин усмехнулась, но ответить не успела.

— Нет!

Номер Два и номер Шесть ответили одновременно, только первый крикнул, а второй произнёс тихо и размеренно, как тихо и размеренно делал все на свете. Слуга даже не повернулся в их сторону, только требовательно и холодно смотрел ей в глаза.

— Мы все устали, вечер ещё ранний, но мы сможем встать засветло и долго пройти без Дождя, — с трудом зеркаля слова ответила она всем троим и медленно шагнула в растущую в стене щель.

Она легла в ту волшебную траву, которую каким-то образом контролировал Слуга и ощутила примитивное физическое счастье. Фиолетовые тонкие ленты сплетались вокруг тела, согревая и очищая его, ласкали волосы, и Ясмин могла бы поклясться, что только благодаря им, те выглядят чистыми и ухоженными.

— Ах, — шепнула она, — замечательно.

Впервые за это время в чужом мире, она почувствовала себя на своём месте. Совсем немного, но…

В голове крутились мысли о поцелуе — со Слугой, разумеется. К собственному удивлению, номер Два оказался ей почти безразличен, невзирая на вызывающую привлекательность. Просто красивый ребёнок с опасными способностями. Зато от Слуги шла волна на расстоянии метра, никакого поцелуя не надо. Отключал ей голову взмахом ресниц.

У них на кафедре на эту тему часто шутили, мол, люди и сами рады обманываться, время пришло и шкафы дома сексуальными кажется. Вот только это эмоции. Гормональный фон. Фертильность давит на красную кнопку.

Ясмин сжала веки до слабой рези, после расслабила. Вспомнила про длинное йоговское дыхание и делала его, пока дыхание не стало спокойным, а мысли чистыми.

Воспоминания потекли вдоль прошедшего дня — не погружаясь в него, но собирая данные. Номер Два определённо изменил своё отношение к ней, но он был переменчив и вспыльчив, и не занимал лидирующей позиции. Произошло ли это благодаря поцелую? Возможно. Тяжело убить человека, который тебя поцеловал, чтобы провести к солнцу. Слуга же, изначально не совершивший ничего дурного, теперь почти демонстративно занял оппозицию, и Ясмин чувствовала, что перевес на его стороне. Номер Шесть…

Номер Шесть был влюблён в Ясмин, мастера Белого Цветка. По крайней мере, именно это следовало из экспериментальной тестовой методики, опробованной на нем полчаса назад. Эту методу отрицали, как недоказуемую, но она давала результаты! Весьма точные. И сегодня Ясмин впервые усомнилась в ней. Номер Шесть перехватывал взрывы номера Два, как детские мячики, и один из них едва не стоил ей жизни, и спас ее именно Слуга.

Но почему? Какая часть пазла памяти отсутствовала в ее голове?

— Пошли мне сон, — взмолилась она. — Поговори со мной!

— Лес, а после песок… — с трудом отозвался в голове голос, прерываемый бесконечными помехами.

Голос говорил, и перед глазами Ясмин вставали песочные скалы, слежавшиеся за тысячелетия покоя в камни и скалы, песочные лилии с корнем, достигающим ста сотен метров в длину, маленькие пылевые бури, самопроизвольно возникающие в нишах пещер, пробитых временем в желтых горах. Только ветер, только голос песка, только шорох лилий, чьи стебли прочнее лески и которые не откажутся выпить человеческой крови и лимфы. Это самое страшное и самое важное испытание перед солнцем, и они обе должны выполнить свой долг. Долг тяжёл, держит, берет своё. Долг нельзя нарушить. Долг нужно отдать.

Любой ценой.

— Долг — это слово, которое ты дала отцу? — безнадежно спросила Ясмин в темноту, зная, что голос не ответит.

Он никогда не отвечает.

— Лилии, прочнее лески, — зашептал голос. — Не лги им, не лги никому, сдержи клятву, ибо в оплату уйдёт не только твоя кровь…

Ясмин свернулась калачиком в тёплой фиолетовой траве и молча взмолилась о хорошем сне, в котором не будет насилия и крови.

Ранней весной, в третий день месяца Цветущей Ивы ее увезли в главное соцветие Варды — Астрель. Астрель оказалась ровно такой, какой она ее себе воображала три года назад: белые башни, пробивающие небесную твердь, алые, золотые, зелёные нити вьюнка, обнимающие снеговую белизну колонн, холодный и гулкий мрамор пола, по которому ступают сливки ученического сообщества. Бесчисленные сады, выплескивающиеся разноцветной цветочной пеной на белый камень улиц, домов, на поля и перелески, разбегающиеся цепью любимых Примулом роз по всей Варде. Беседки, скамейки, веранды, свитые методом арбоскульптуры, вызывающе нагие посередине площадей, обнимающие сетью фонтаны, накрытые зелёным шатром виноградных лоз… Здесь бы не просто красиво. Здесь было фантастически.

Сердце у Ясмин колотилось в предчувствии радости.

Возможно, ее поселят в одной комнате с девочкой из другого Тотема или разрешат завести ручную розу. Мастер не разрешила. Сказала, что это предел человеческой нечистоплотности и приговор истинному биоискусству.

Гулкие коридоры научного ведомства, которое, повинуюсь наитию, выбрала Ясмин, легли необъятной рельефной хризантемой зданий, таивших в себе перепутанные коридоры, лестницы, уходящие в никуда или оканчивающиеся тупиком, тысячей дверей, открыв которые, можно было попасть в кирпичную кладку. Тысячи и тысячи тысяч растений, половине которых Ясмин даже не знала названия, цвели по семи этажам ведомства, пролегали длинным канатами стеблей из здания в здание, опутывали внутренние дворы и лаборатории. Мастер ей объяснила:

— Раз в год проводят чистку, обрубают, рассаживают, суют обратно в кадки, а через какой-нибудь жалкий месяц здесь все то же самое. Иногда случаются неудачные переопыления, как с земляничным колокольчиком, или Полигонум Конволвинус, который состыковался с личинками цикад — бедствие семисотого года, тебе, наверное, тогда и пяти не было?

— Не было, — подтвердила Ясмин, не переставая крутить головой.

— Ох и повезло тебе, а меня едва не сожрали, — усмехнулась мастер. — Полигонум расползся по всем этажам и лежал садовым шлангом, прикидывался безопасным, мы ещё радовались, что мошек стало поменьше. Рано радовались. Сообразили кто, когда тот начал водопровод подтачивать. Насилу сняли, пришлось рубить его на куски, как говядину на блюде…

Пыльные, захламлённые флорой, коридоры утекали в никуда, разветвляясь на мелкие проходы и перемычки, дробясь на залы и комнатки — такие же захламлённые и тёмные, с окнами, заставленными и заросшими цветами, и понять, где они и есть ли здесь хоть единый живой человек, было невозможно. Пара коридорных окон выходила в соседнее окно соседнего же коридора, и выйти в него было вдвое проще, чем найти этот соседний коридор, не пользуясь оконной подсказкой. Часто встречались комнаты, в которых крылась ещё одна комната, заставленная, замотанная цветочными проводами. Вокруг вились бесчисленные мошки.