Мороз крепчал, над водой поднимался пар, он сгущался в огромную тучу и, подгоняемый ветром, загораживал завод, — виднелись только кончики труб.

Алексей отыскал глазами свою, это было нетрудно: три трубы были самыми высокими, а посередине — его печь. Из трубы сочился еле видимый лиловый дымок. Постороннему глазу могло казаться, что печь не работает, но Алексей знал, что это не так, что сейчас температура металла в печи наиболее высокая, что идет доводка. Даже представил себе озабоченное лицо сталевара в этот ответственный период плавки, когда зрение и слух обострены до предела.

Алексей обнял Вику, сказал:

— Вот видишь дымок. Там наша печь.

Вика кивнула, улыбнулась, произнесла капризно:

— Лешенька, неужели мы пришли сюда говорить о работе? Давай о чем-нибудь другом. Ты посмотри, как хорошо вокруг. Мне кажется, я слышу, как звенит замерзающая у берега вода. И я сама замерзаю. Ты бы хоть пальцы догадался погреть, — и она протянула ему руки.

Леша взял их в свои, стал дуть на них и снова вспомнил Настю и тот день в колхозе, когда они спасали картошку. Подумал: «Настя не жаловалась на холод…»

А Вика тихо, вкрадчиво говорила, заглядывая ему в глаза:

— Ну почему у тебя нет высшего образования? Я вот инженер. — И, снизив голос до шепота, добавила: — Мать не разрешит мне выйти за простого рабочего…

Алексей спрыгнул с лодки, бросил ее руки. Сказал зло:

— Твоя мать неумная, Вика, — сказал он.

Потом заговорил тихо, почти шепотом, глядя мимо плеча Вики на завод, видневшийся сквозь багровый туман многочисленными огнями и сполохами, точно был его адвокатом.

— Что с того, Вика, что ты инженер и работаешь секретарем у своего дяди? Что с того, что твоя мать с дипломом и сидит дома? Пускай тебя не выдадут за простого рабочего. По-видимому, хорошему инженеру ты тоже не будешь нужна. Да. По-твоему получается, что у нас на заводе все рабочие недоучки и несмышленыши. Это не так, Вика, честное слово. Но я не хочу говорить за других, скажу за себя. Да, я пришел в цех недоучкой, из седьмого класса. А сейчас десятый кончаю. Я не хотел долгое время учиться… Меня вызвали в комитет комсомола и сказали — учись. Нечего бригаду позорить. Товарищи сумели настоять на своем, и я сел за парту. Теперь вот большое им спасибо. Будет у меня высшее образование, не беспокойся.

Алексей помолчал, добавил мягко, без зла:

— Я знаю, Вика, ты сердишься сейчас на меня. Но не моя вина, что любовного объяснения у нас с тобой не получилось. Ты инженер и лучше меня. Да и красивая внешность у тебя. Парни таких любят. Единственно, что мне в тебе не нравится, и я не могу не сказать об этом: ты судишь о людях «по-маминому»… Да-да — так. И, пожалуйста, не сердись за правду.

Вика молчала. Алексей вдруг совет дал, предложил:

— Знаешь что, приходи ко мне в цех. Ну, да. Тебе как инженеру это будет полезно. Я тебе покажу все, познакомлю с ребятами, и ты сама поймешь. Придешь?

— Не знаю, — ответила Вика.

— А что не знаю-то? Приходи обязательно, — твердо сказал Алексей.

Они расстались.

А через несколько дней Вика позвонила и сказала, что придет. Алексей был вне себя от радости. «Что с того, — говорил он себе, — что инженер? Возьми ее в руки и поведи в жизнь!»

Решил Вику удивить: купил ей красивые варежки. Вспомнил: жаловалась, что вот зима, а варежки еще себе не приобрела. Он завернул их в целлофан и понес на работу в кармане спецовки.

Но Вика не пришла. Алексей носил варежки еще три дня, а Вики не было. Тогда он позвонил ей на работу. Надеялся, что чужой голос сообщит: «Вики уже три дня нет на работе, она больна».

«Ту-ут, ту-ут», — гудит трубка.

— Алло, у телефона. — Слышно было, как Вика подула в трубку и кому-то засмеялась. — Алло!

«Она, конечно, она. Тогда о чем спрашивать?» — сказал себе Алексей и повесил трубку.

В тот же день дежурная по общежитию вручила Алексею телеграмму. Настя просила ее встретить.

На вокзале была обычная сутолока: пыхтели паровозы, сновали носильщики. Слышались возбужденные голоса: кого-то встречали, о ком-то спрашивали. Постепенно то же возбужденное настроение стало сообщаться и Алексею.

Заглушая голоса встречающих, призывно и устало загудел из лесу паровоз. Все притихли, а он все гудел, точно ему было трудно и звал на помощь друга.

Когда, наконец, Алексей отыскал Настю, она стояла уже на перроне и высматривала кого-то глазами в толпе.

— Настя, — чуть слышно позвал он.

Но Настя услышала его и, бросив вещи, побежала ему навстречу.

— Лешка, милый, приехал, а я думала, работаешь и не сможешь…

Она приподнялась на цыпочки и степенно, точно это был ее муж, поцеловала его в губы.

— Настя, Настенька, — словно очнувшись, крикнул Алексей, — приехала. А я тут…

— Сумасшедший, ты чего так кричишь? Люди услышат, — и Настя легонько толкнула его кулачками в грудь.

Алексей взял чемодан, но она тут же заставила его поставить на место.

— Вечно ты без варежек, того и гляди руки отморозишь. На вот, — и она подала ему великолепные варежки из козьего пуха. — Это тебе новогодний подарок. Там я твои инициалы вышила, чтобы не спутал с чужими. Ты ведь у меня растеряха, я тебя знаю, — доверительно и немного ворчливо сказала она.

Алексей стоял растроганный и, чтобы не показать этого Насте, полез в карман за папиросами. Его пальцы наткнулись на что-то мягкое, теплое. Варежки!.. Протянул их Насте и заметил, как засветились у ней счастьем глаза. Для виду побранила его за слишком дорогой подарок.

— Ничего, — сказал Алексей, — твои руки дороже.

Он взял Настин чемодан, а, увидев, у вагона одинокую старушку с большим узлом, прихватил и ее вещи.

— Куда тебе столько, милый, надорвешься, — запричитала старушка.

— Ничего, ничего, бабушка, я сегодня и паровоз, если надо, подниму, — и он весело подмигнул Насте.

Всю дорогу Алексей шутил, на душе у него было тепло, и ни разу он не вспомнил о Вике. Непроходящее, знакомое, сильное чувство прочно входило в сердце Алексея.

На печи нас четверо: сталевар Громов, первый подручный — Пашка Иванов, второй — я и третий подручный — новенький.

Новенький у нас недавно, а до него работал Синичкин, сейчас он служит во флоте. Синичкин — коренной уралец. Откуда у него любовь к морю взялась — диву даешься.

Бывало, печь правит после выпуска, а сам песенку про скалистые горы напевает. Ему и кличку дали «певец моря». Только не все он пел да мечтал; учился в морском клубе на курсах радистов и добился своего. После службы, я уверен, в мореходное училище поступит. Спать не будет, а любой конкурс выдержит…

Как-то все мы у Громова сидели и музицировали. Полонез Огинского разучивали: Громов на баяне, Иванов на мандолине, а я на гитаре такты отбивал. И никак мне партия первой гитары не давалась — то вступлю рано, то запоздаю, — все дело портил.

«Эх, — думаю, — Синичкина бы сюда! Мастер был до гитары…»

А теперь вместо него — новенький… Стоим однажды, курим. Смотрим, мастер Курилин ведет его. Сразу догадались, что к нам ведут — на других печах штат полный.

Новичок невысок ростом, крепыш. Идет степенно, даже осторожно, словно землю под собой каблуками ощупывает, а на печь и не глянет, хоть там и озеро огня, и первый раз посмотреть очень даже интересно.

Подвел его Курилин, представил: Новиков, зовут Иваном. Пожал он нам руки да так, что пальцы у меня хрустнули. Я было подумал, что хвастает силой, только вижу — не то в глазах. Грустные какие-то. Брови, точно вороньи крылья. Чем-то он мне медведя напомнил: тем ли, что с ноги на ногу при разговоре переминался, то ли силищей, но скорее всего угрюмостью.

Тут ему Курилин инструктаж по технике безопасности прочитал: куда, значит, ходить можно, а куда нельзя. А потом спросил:

— Очки-то в кладовой получил?