Подняв валяющийся под ногами клинок, я смотрю на девушку в истерзанном серебристом платье. Проклятая. Швыряю нож, и он отлетает куда-то в сторону. Охнув второй раз, Оливия прикрывает лицо руками и начинает тихо всхлипывать. Из-под длинных ресниц пробивается чистая слеза и оставляет за собой ровный мокрый след.

А мне нет дела до ее рыданий. Нет, только не сейчас. Как могла она прикоснуться к тому, к чему не позволено прикасаться⁈ Ведь она разрушила то, что я так долго создавал! То, что должно было вывести меня на вершины успеха! То, что было почти закончено!

Я прикасался к тем обрывкам, что остались от портрета. Теперь они безжизненно висели на деревянной основе. Весь тот блеск, та гениальная красота и любовь, что я вложил, исчезли. Лежат под ногами жалкими клочьями. Мне хотелось выть от боли и ужаса перед тем, что сделала Оливия. Тем, что она оставила после себя. Какой болезненный урок! Какое кошмарное предательство.

— П-прости… Ариэн, прости! — Оливия рыдала, размазывая соленую влагу по щекам. — Я не хотела… Я думала, что ты поймешь, вернешься! Как же тяжело и одиноко без тебя… Ариэн… Ты же моя вторая часть, моя любовь, мое сердце…

Я чувствовал ее боль. Я чувствовал ее так ярко, будто свою собственную. Боль, непонимание, огорчение, обиду. На все унижения она ответила — как смогла. И даже просит прощения… На мгновение что-то шевельнулось внутри и тут же потухло. Ничего больше не имеет значения. Никакие слова, никакие обещания, никакие уговоры.

— Ты отвратительна… Как ты могла?.. Я тебе настолько неприятен, что ты решила поквитаться с тем, во что я вкладываю всего себя?

Оливия застонала.

— Нет, Ариэн, я не хотела! — шмыгнув носом, она вытерла слезы тыльной стороной ладони и попыталась подняться. Я чувствовал, что у нее кружится голова и ей тяжело стоять прямо, но не стал помогать. — Мне так… Мне так страшно, когда тебя нет рядом! Ты ускользаешь… Покидаешь меня!

— Ты мне больше не нужна, — сказал просто и безапелляционно. Будто разжалась пружина, ушло напряжение, и стало легче говорить и принимать решения. — Уходи, проклятая. Ты уничтожила мою любовь. Мою святыню.

— Твою любовь? Твою любовь, Ариэн? А как же наша любовь? Как же наши мечты о семье и детях, как же твои обещания? — в последний раз попыталась достучаться Оливия. Вразумить.

— Свадьбы не будет. Уходи. Я больше не хочу тебя здесь видеть.

— Ариэн…

— Уходи.

Я отвернулся. Смотрел на луну через чудовищные дыры в холсте. Я был свободен от всего — обязательств, необходимости зарабатывать деньги, заботиться о себе. Теперь моя главная и единственная цель — написать портрет богини, и после я смогу вернуть все, что потерял. Я слышал, как Оливия, непрочно стоящая на ногах, вышла из мастерской, держась за стену. Тихое цоканье каблучков по деревянному паркету сменилось шелестом гравия на уличной дорожке. И она ушла. Молчаливо и безропотно.

Было кое-что пострашнее ее ухода. Больше я не мог писать.

* * *

3356 год Друидского календаря. Асмариан. Осень

Танцуя, играя, обещая показать последние горящие краски жизни, наступала осень. Темные от густой тяжелой листвы леса, наконец, могли освободиться от летних оков, стать свободными, приобрести свой неповторимо-огненный цвет и вступить в общий праздник. Больше никто ничего не обещал — все высказанное весной и сотворенное летом, обретало завершенность осенью и оставалось только дождаться окончательного оформления. Увидеть плоды своих трудов в заревах осенних пожаров. Наблюдать, чувствовать и дышать легким воздухом, пропитанным этим фейерверком жизни и запастись впечатлениями на тягучую бело-серую пору.

Парки в Районе Правителей и Храмовом районе ежедневно очищались от листвы, чтобы жители могли свободно и чинно прогуливаться по скрипучим гравийным дорожкам, не опасаясь жалящих нежную кожу солнечных лучей. Но ускользающее тепло, крепчающие ветра и густые порции болотных испарений не доставляли дамам никакого удовольствия и заставляли их все чаще оставаться дома. Все реже по улицам бродили праздные прохожие. Везде поселилась Она — осень. Она посетила и меня…

В ту пору я размышлял так — мою первую, самую совершенную работу уничтожила та, которую я когда-то любил больше всего на свете. И я изгнал ее. Теперь ничто не разделяло меня и творчество. Я буду посвящать себя рисованию еще более рьяно. Я сам стану воплощенным творчеством.

Но ничто не помогало. Стоило мне подойти к мольберту или прикоснуться к кистям, как руки сводило судорогой, а тело лихорадило. Сперва я связал это с Оливией. И простил ее, как она того просила. Со всей искренностью, распахнув собственные мысли и чувства, я отпустил нанесенную богине и мне обиду. Да, я по-прежнему не желал ее видеть, но тогда еще тлела надежда, простив, вернуть радость и эйфорию. Не помогло. Да, стало чуть легче, но вдохновение не пришло.

Тогда, в дополнение к новым холстам, я заказал из Мирктара новые краски и пару стеклянных банок с леденцами. Я хотел, чтобы бабочки обитали в каждой комнате. С приходом осени их становилось все меньше, а может это я переловил всех, и приходилось искать дальше, почти у самого моста Эрги́йля [13: Мост Эрги́йля — большой подъемный мост, соединяющий Академию Друидов и Академический район города Асмариан. Эрги́йль — Друид, первый Смотрящий Академии Друидов]. Однако и эти попытки решить проблему были напрасны.

Однажды, накрыв ноги теплым пледом, я сидел в кресле у окна и смотрел на мирно парящие в воздухе золотые и багряные листья, находя их танец, хоть и хаотичным, но полным вечной гармонии природы. Никакие тревоги, страхи и сомнения не трогают природу. Только она истинна и абсолютна. Она была всегда — до нашего появления, будет и после того, как мы покинем эти пределы. Сменяя свои краски и сезоны, она жива вне зависимости от своих внешних проявлений. Двигаться и развиваться она может даже тогда, когда кажется нам замершей и мертвой. И после осенних празднований все замрет, но ненадолго, лишь до весны…

И тогда меня осенило! Боги, как мог я быть настолько слеп⁈

Сбросив на пол плед, я чуть не уронил банку с высохшими тельцами бабочек альфис. Напуганный слуга помог в прихожей надеть теплое осеннее пальто. Подгоняемый собственными мыслями, я выбежал на улицу. Теперь я точно знал, куда идти и где искать утешения. Там Она обитает. Там Она примет меня и откроет свою сущность. Там Она меня ждет!

В середине О́ттера [14: О́ттер — название месяца Друидского календаря, которое можно соотнести с «сентябрем» (мет.)] все жители традиционно готовились с размахом отметить один из двух самых главных друидских праздников — Сама́н Хима́т, День Упокоения богини. К этому времени все поля за городом уже были убраны, с болот еще не приходила страшная зимняя лихорадка, а каналы города лишь едва покрывались корочкой льда. Я бежал, с трудом разбирая дорогу, меня влекло вперед, как пса за хозяином. Мост Мысли и Моления [ 15: Мост Мысли и Моления — соединяет Храмовый район и Академический район] я пробежал, чуть не столкнувшись с огромной повозкой, груженой красными яблоками. Возничий что-то крикнул, но его голос потонул в шуме, которым наполнилась моя голова.

Прекрасный и величественный Храм Природы, укрытый осеннею листвой, пропитанный терпкими запахами, оглушил тишиной. В этом островке спокойствия только внутри меня бушевал неутолимый огонь. Он требовал ответов. Он хотел видеть незримое здесь и сейчас. Но молчаливая громада Храма не давала ответов просто так. Огромные псоглавые хранители богини Митары, стоявшие по бокам от нее и ее сестер, смотрели грозно и строго. В лапах они держали зажженные лампы и огонь освещал их пустые глазницы. Отдай.

И тогда, опустившись на колени перед алтарем, я начал молиться. Я молился так, как еще, наверное, никогда не молился. Я просил Ее помочь мне. Я говорил, что верую и люблю Богиню беззаветно и трепетно. Я умолял Ее вновь вложить в мои измученные руки кисти, позволить и дальше творить ради Ее радости, ради Ее славы. Слова лились быстро и искренне, сталкиваясь друг с другом, сплетаясь и образуя новые формы и сочетания. Я говорил, я молил от всего сердца, жарко выпрашивая Ее благословение.