Спустя пару дней, оторвавшись от выписывания завитков чудесных черных локонов, я вспомнил об обещании, данном Авии Силенте. Наскоро отправленный в Торговый район слуга, принес какие-то симпатичные безделушки и драгоценности. Тогда же я впервые ощутил нужду. В карманах почему-то лежал песок, в ларцах было пусто — все деньги ушли на новые оттенки зеленой масляной краски, и теперь я не мог расплатиться с ювелиром. И тот дал мне украшения под честное слово Правителя. И этот инцидент неприятно хлестнул по гордости и самомнению. Ну ничего, когда они прознают о моем успехе, они сами прибегут со своими побрякушками и будут умолять взять их бесплатно!

Визит выдался кислым. Лиджи Ска́льда Гила́нджи, мать невесты, встретила меня отваром — тсе́лой [12: Тсе́ла — отвар (мет.), специальный отвар, создающийся на основе частей родового древа Правителей. Возможность попробовать ее дается только равным или самым уважаемым гостям], из красной мико́йи, их родового древа. Подарки приняла с подобающим Правительнице безразличием. Отец — лиджев Пантало́р Гила́нджи, принялся донимать крючкотворческими тонкостями брачного контракта и выпытывать размеры нашего состояния. Я не знал размеров. И никогда им не интересовался. Все, что меня сейчас заботило — оставленный дома портрет. Что если кто-то решит зайти в мастерскую? Что если кто-то увидит? И мне было неудобно, я ерзал и отвечал невпопад, до тех пор, пока лиджев Панталор, бросив неодобрительный взгляд, сам не предложил организовать встречу поверенных, лучше разбирающихся в вопросах закона и законности. Испытав невероятное облегчение, я откланялся.

Оливия поджидала у самых ворот поместья. Взволнованная и нервная, она попросила прогуляться с ней, сказала, что есть одна вещь, которую она хотела бы обсудить как можно скорее. Отодвинув рукой девушку с дороги, я запрыгнул на коня и предложил прийти сегодня вечером в гости. Тогда и поговорим. Удаляясь, я не обернулся, не увидел обиды и недоумения в глазах невесты, поджатых губ, искрящихся слезинок на кончиках ресниц. Все, что меня волновало и влекло — ожидало дома.

Ту ночь я помню так отчетливо, будто это произошло вчера.

Я работал над портретом, когда услышал тихие шаги в садике и стук в дверь. Работа настолько поглотила и удерживала внимание, что сложно оказалось выбраться из ее пут. Слуг, как и перед приходом Авии Силенты, я заблаговременно отпустил — им нечего тут делать. Как серебристый лунный луч, Оливия скользнула внутрь и нерешительно замялась у дверей. Пришлось подать ей руку и проводить в гостиную. В руках она теребила аккуратный платочек с кружевной оторочкой.

— Ты хотела о чем-то поговорить. Я слушаю, — хоть и не оставалось никаких сил, все потрачено на магию перед мольбертом, но я должен выслушать ее.

— Ариэн… Ты любишь меня? — чуть закусив губу спросила девушка, подняв робко глаза.

Что за глупые вопросы⁈

— Конечно люблю. Ты прекрасно это знаешь, — тяжесть в ногах стала невыносимой, поэтому пришлось опереться о каминную полку. На ней теперь тоже стояла банка с бабочками.

— Мне страшно, Ариэн… — Оливия продолжила комкать в руках платочек. — Родители давят на меня. Они говорят, что ты больше не заинтересован в нашем браке. Они тобой разочарованы, а я не могу их убедить, что они неправильно все поняли! Ты же знаешь, Ариэн, я вся в их власти!

Но я пропустил часть слов мимо ушей. Они мною разочарованы⁈ Какие-то Правители, какие-то глупцы, вдруг разочарованы мной, самим Избранным Богини Митары⁈ Тем, кто явит ее божественный образ всем неверным и потерявшим веру в этом гнусном, проклятом городе⁈

— И чем же они недовольны? — спросил, пряча раздражение за ухмылкой.

— Они говорят, что ты разорен и не сможешь содержать нашу семью. Что у тебя нет денег, а отец очень неохотно тебя спонсирует. Что ты не хочешь вникать в дела семейного предприятия и тогда лиджев Мариссэн Аваджо признает наследником любого из своих ублюдков, а тебя пустят по миру! — Оливия теперь прикрывала рот платочком и заметно дрожала.

— Ублюдки моего отца⁈ Да что вы несете такое, безродные⁈ — я взорвался. — Да вы знаете, кто наши предки⁈ Как вы, подлые Гиланджи, смеете произносить в адрес нашей семьи такие оскорбления!

— Ариэн, Ариэн, послушай! — Оливия встала и сделала пару шагов ко мне. Я не двигался с места и лишь грудь тяжело вздымалась. — Я ничего такого не говорю, это все мои родители, это их слова. Я же люблю тебя, я не променяю тебя не на какие деньги и золото всех городов Болот!

— Ты тоже — их плоть и кровь! — зашипел. — Ты тоже так думаешь. Ты тоже думаешь, что я недостоин.

— Ариэн, мне страшно… — серые глаза Оливии наполнились слезами. — Они подыскивают мне нового жениха. Они думают, что этот престарелый Пье́тер Ма́ксвелл — лучшая партия для меня. Он ходит к нам в дом. Разговаривает с папой и мамой. Они довольны друг другом… Он дарит им подарки и им это очень нравится. Они собираются сватать меня за него, Ариэн!

— Сватать? Да ты змея, — протянул, ухмыляясь гнусно и злобно. — И что же, ты спала уже с ним? А, не важно!

Глаза Оливии распахнулись от ужаса. Нанесенное оскорбление было так сильно, что с ресницы ее сорвалась слезинка и покатилась по бархатной коже щеки. Девушка тут же поймала ее платочком, а я заметил монограмму на нем. И, крепко сжав запястье, выдернул чужой подарок из руки. Хитрые сплетения красных ниток выдавали две буквы — «П» и «М».

— Понравился он тебе? — спросил угрюмо, размахивая платком перед носом напуганной девушки. Та лишь прошептала.

— Ариэн, как ты себя ведешь? Что ты себе позволяешь⁈ Я тебя не узнаю… С той самой выставки — тебя будто подменили! Околдовали! — она запричитала, заломив руки. — Ты не общаешься со своими друзьями…

— Они мне не нужны, — огрызнулся.

— Забросил семью и отца…

— Он — никто.

— Ты совсем забыл про меня!

— У меня есть более важные дела.

— Важнее нашей свадьбы? Нашей любви?

— Да.

— Ты сошел с ума… — Оливия молитвенно сложила руки перед грудью. Раньше я не замечал за ней религиозности. — Это все портрет, да? Ты все силы и время отдаешь ему. Тебе никто больше не интересен…

— Да. Теперь ты поняла, — ухмыльнулся, кинув платок на пол, убрав руки в карманы. Внезапно нащупал там какой-то песок. — Мне не нужен никто. У меня есть высшая цель и высшее предназначение. Я напишу не «что-то», не «какой-то», а «тот самый» портрет. Я прославлю свое имя в веках. Сама богиня благоволит мне. Она избрала меня.

— Ариэн… — Оливия продолжила гипнотизировать меня взглядом и голосом. Слезы ее неожиданно высохли. — Вернись ко мне, Ариэн. Не дай мне совершить глупость…

— Мне все равно, — пожал плечами. Тогда мне действительно было все равно. Долгий, нудный разговор начал утомлять. Хотелось скорее выпроводить надоевшую девушку, и я продолжил выгонять ее злыми и обидными словами. Она мешала.

— Что ж… — в ее голосе появилась редко бывавшие там стальные нотки. — Ты сам меня вынудил.

В ее руке что-то блеснуло. Не успел я опомниться, а Оливия уже мчалась прочь из комнаты. Я рванул за ней. Мысли роились испуганными бабочками, сталкивались и гудели. Ни одной разумной. Только паника и гадкий, липкий страх, растекающийся из сердца и по венам ядом пронизывающий все тело.

Дверь в мастерскую была открыта — я забыл запереть ее. Тот единственный раз, когда я забыл это сделать! Вбежав внутрь, я увидел Оливию, стоящую с клинком в руке, освещенную ярким лунным светом, и изрезанный холст. Я все понял. Это она… Она мешает! Она во всем виновата! Она не понимает той высокой почести, что будет мне оказана, она не дает мне творить! И она так поглощена своим преступлением, что не слышит, что я уже здесь…

Четыре быстрых шага и вот, занесенная над холстом рука уже крепко сжата. От неожиданности она роняет лезвие, но дерзко смотрит на меня. А я, наотмашь бью по лицу. Как можно сильнее. Вскрикнув, она падает на пол, но, держась за обожженную ударом щеку, продолжает бросать вызов. Мне не сдержаться. Я задыхаюсь от ее поступка, от того, что она причинила боль моему творению! Как она посмела⁈ Она не имела права заходить сюда!