Рем прищурился:

– А кто для них авторитет?

Эдгар дю Валье пристально посмотрел на молодого Аркана, и в его рыбьих глазах, кажется, промелькнуло что-то вроде уважения.

– Какой правильный вопрос, маэстру. А что вы сами-то думаете?

– Синедрион? – предположил Рем.

– Синедрион, – кивнул воин. – Им всё это на руку.

До таможни они ехали молча. Стражники отодвинули рогатки, посмотрели подорожную грамоту, истребовали мзду, и один из них, самый молодой, шмыгнул носом и сказал:

– Будьте осторожны, господа торговцы. Пять баронств – отсюда и на север вдоль тракта – голодают. Засуха! В лесах полно бродяг, которые прирежут вас за кусок хлеба…

– А вы, я смотрю, не отощали? – спросил Гавор Коробейник.

– Мы – люди барона. Он закупает провизию в Аскероне и доставляет её прямо в амбары замка. Нам приходилось разгонять чернь древками алебард, когда они пытались остановить караван с припасами. Ну, я вижу, вы люди бывалые, разбойники вам не страшны… Всего хорошего!

Фургоны заскрипели и двинулись дальше. Рем молчал, обдумывая услышанное. Микке заговорил с Целером – одним из возниц:

– А что, здесь ведь течёт река?

– Скёль течёт, верно, – отвечал ветеран.

– А паводок был весной?

– Известное дело – был. Вода поднималась до самых порогов домов – это в Заводи. Снега в Белых горах тают каждую весну, и паводок – каждую весну. Иногда сильнее, иногда слабее…

– А засухи часто?

– Раз в пять лет примерно. – Рем уже понял, к чему клонит северянин, а вот Целер – видимо, нет.

Микке покачивался в седле своего битюга и шевелил губами, что-то придумывая и рассчитывая. Все северяне были помешаны на двух вещах: на море и на сельском хозяйстве. Даже самые свирепые воины и лихие мореходы не гнушались во время редких визитов в отчий дом полоть брюкву или возиться с телятами и козлятами.

Караван как раз проезжал чахнущую от засухи деревеньку дворов на двадцать. Убогие глинобитные домишки с соломенными крышами без печных труб покосились и грозили развалиться, худые собаки вяло грызлись в тени у плетня, женщина с серым лицом крутила скрипучий ворот колодца – картина была угнетающей. Караван вызвал вялый интерес двух беззубых, бедно одетых дедов на завалинке, которые, завидев притороченные к сёдлам Эдгара и Рема характерные шлемы-шапели, вдруг принялись страшно ругаться:

– Заклеймённые скоты, будьте прокляты вы и ваши дети до седьмого колена! Кровопийцы! Еретики! Кара Господня на вас и на ваши земли!

– Доброго дня! Чего вы злословите нас, почтенные маэстру? – не выдержал Аркан.

– Тимьянский волк тебе маэстру, скотиняка! От вас, от вас все беды! Господь попускает горести на землю за грехи наши тяжкие, за отступления от закона святого! Правду говорят – выжигает себе сердце всякий ортодокс клеймением, и нет в нём жалости… Говорят, через границу у вас полные закрома, в Аскероне хлеб дают свиньям, а тут – дети от голода пухнут!

– Так придите – и купите хлеба! – удивился Аркан.

– В своём ли ты уме, ортодокс? Откуда у нас деньги? Четыре дня барщины на барона в неделю, и десять сребреников чинша, и сгоны, и подымное – герцогу… И десятина – на мать нашу церковь оптиматского закона! Оскудел народ!

– А Аскерон-то тут при чём? – снова спросил Рем.

– Так жрёте от пуза, а тут дети… Бегут мужики к вам, а тут дети от голода…

– Слушай, маэстру, то есть ваши мужики бросают детей и бегут к нам – а виноват, получается, опять Аскерон?

– Вот вроде ортодокс, а соображаешь! Расплодились в герцогстве приморском еретики, и немногие верные, что у вас живут, тоже заразе поддались – носят бесовское платье, следуют бесовским обычаям… Статочное ли дело – воду сквозь огонь пропускать и мыться каждый вечер? У нас колодцы пересыхают, земля трескается от суши великой, а у вас – изливают воду на тело своё удовольствия ради!

Аркан мог бы рассказать про микроклимат и осадки, которые сдерживают прибрежные горные гряды, и про пользу регулярного мытья и кипячения, и даже разразиться цитатами из «Устава надлежащего» – но не стал. Только ударил пятками лошадь в бока и тихонько выругался:

– Курва… – А потом добавил громко: – Хорошего дня, маэстру! Надеюсь, скоро пойдёт дождь!

– Тимьянский волк тебе маэстру, еретик! – донеслось ему в спину.

Будучи вагантом и свободным студентом, Рем бывал в одном из самых больших городов Империи – этом самом популярском Тимьяне, притом – в особой его части, в университетском квартале. Храм науки, святилище духа – вот как называли Тимьянский университет!

А ещё целых три года Аркан прожил в Смарагде, которая всегда слыла местом особенным: вольнолюбивым, шумным, просвещённым. Там смешались разные верования и народы: можно было встретить южанина-орра, бородатого гнома и надменного эльфа из Туринн-Таура, популярского толкователя в яркой одежде и оптиматского монаха с бритой головой. А потому глубинка оптиматского Запада произвела на молодого Аркана убийственное впечатление. Он ведь думал, что знает оптиматов – поскольку общался с дю Керванами, дю Сенье и другими семьями Аскерона, сидел с ними в одном трюме и наблюдал за толпами мигрантов в городе. Оказалось – ни черта он не знает.

От горьких мыслей его отвлекли какие-то хлёсткие ритмичные звуки и монотонные завывания, прерываемые истеричными выкриками. Прислушавшись, Рем различил слова молитвы и фанатичные призывы:

– Умерщвляйте плоть, грешники! Кайтесь, кайтесь, и Господь пошлёт спасение! Умерщвляйте плоть!

– Эт-то что ещё за чертовщина? – вырвалось у Аркана.

Эдгар дю Валье изволил ответить:

– Флагелланты. Самобичеватели. Молят Господа о ниспослании дождя, чтобы выросли хотя бы овощи на огородах, грибы и лебеда – это поможет пережить зиму…

Процессия раздетых до пояса мужчин брела по обочине дороги. Во главе шагал крупнотелый лысый человек, который охаживал свои мясистые бока плёткой с несколькими хвостами так сильно, что в стороны летели брызги крови.

– Покайтесь! – кричал он, и вся процессия начинала с удвоенной силой калечить самих себя. – Покайтесь!

У Аркана глаза на лоб полезли: такого он ещё не видел! Смотреть на это было просто невыносимо, а потому он направил коня к головному фургону и сказал Гавору, который восседал на облучке и правил повозкой:

– Давай ускоримся, друг мой, тошно мне, веришь?

Гавор Коробейник прекрасно понимал аристократа – он и сам старался бывать в исконно оптиматских землях только по большой необходимости – и потому щёлкнул хлыстом, и лошадки прибавили шагу. Уже когда караван покинул деревеньку, Микке, поравняв своего битюга с аркановским конём, задумчиво проговорил:

– Зач-че-е-ем они бьют са-а-ами себя, а не копают водохрани-и-илище или кана-а-алы, чтобы весной было вдоволь воды-ы?

Аркан не знал, что и сказать – вопрос был не в бровь, а в глаз. Ответ пришёл от необычно разговорчивого в этот день Эдгара дю Валье.

– Если бы они принялись копать водохранилище вместо того, чтобы обвинять кого угодно в своих бедах – то мигом стали бы ортодоксами, маэстру Ярвинен.

– Как вы, маэстру дю Валье? – спросил Рем.

Уважения во взгляде воина стало ещё на самую каплю больше.

– Именно. Как я, маэстру Аркан.

– Убийство неверного – не грех! Это путь на небо! – Чистый, искренний голос Рем услышал издалека.

Оси фургонов скрипели, шумели кроны деревьев по обеим сторонам дороги, цокали копыта лошадей – но звонкий тенор игнорировать было невозможно.

– Убивайте неверных везде, где только увидите – и займёте место под сенью крыл Феникса, в небесных чертогах!

– К оружию, – сквозь зубы процедил дю Валье.

Гавор, Целер и Транкил тут же надели шапели, переложили поближе арбалеты, шестопёры и кистени. Микке и так был в шлеме – простой округлой железной шапке, – и ему оставалось только опустить стрелку, которая защищала нос, и достать меч из ножен. Аркан шлемы не любил – но голова была дороже. Поля шапели к тому же отбрасывали тень на лицо – какая-никакая, а дополнительная маскировка. Клинок он держал обнажённым, у бедра.