В Отечественной войне Константин Николаевич не участвовал – болел, но был свидетелем двух исторических эпизодов грозы двенадцатого года. Первый – оставление Москвы её жителями: Я видел море зла И неба мстительного кары: Врагов неистовых дела, Войну и гибельны пожары. Я видел сонмы богачей, Бегущих в рубищах издранных, Я видел бледных матерей, Из милой родины изгнанных! Я на распутье видел их, Как, к персям чад прижав грудных, Они в отчаяньи рыдали И с новым трепетом взирали На небо рдяное кругом. В декабре Батюшков вновь был в старой столице и с ужасом увидел, что богатейший город с сотнями дворцов и храмов практически исчез: Трикраты с ужасом потом Бродил в Москве опустошённой, Среди развалин и могил; Трикраты прах её священный Слезами скорби омочил. И там, где зданья величавы И башни древние царей, Свидетели протекшей славы И новой славы наших дней; И там, где с миром почивали Останки иноков святых И мимо веки протекали, Святыни не касаясь их; И там, где роскоши рукою, Дней мира и трудов плоды, Пред златоглавою Москвою Воздвиглись храмы и сады, — Лишь угли, прах и камней горы, Лишь груды тел кругом реки, Лишь нищих бледные полки Везде мои встречали взоры!.. Гибель великого города взывала к отмщению, и на руинах златоглавой столицы Батюшков дал зарок всё принести в жертву ради торжества над варварами нового времени: Нет, нет! талант погибни мой И лира, дружбе драгоценна, Когда ты будешь мной забвенна, Москва, отчизны край златой! Нет, нет! пока на поле чести За древний град моих отцов Не понесу я в жертву мести И жизнь, и к родине любовь; Пока с израненным героем, Кому известен к славе путь, Три раза не поставлю грудь Перед врагов сомкнутым строем, — Мой друг, дотоле будут мне Все чужды Музы и Хариты, Венки, рукой любови свиты, И радость шумная в вине! Вновь влиться в ряды русской армии Константин Николаевич смог только в середине 1813 года. В должности адъютанта генерала Н.Н. Раевского участвовал в важнейших сражениях второй половины года. О трёхдневной Битве народов говорил: «Иные минуты напоминали Бородино». После Лейпцига крупных сражений не было – противник отступал – и 1 (13) января 1814 года победоносные войска союзников (России, Австрии и Пруссии) форсировали Рейн, границу Французской империи: И час судьбы настал! Мы здесь, сыны снегов, Под знаменем Москвы с свободой и с громами!.. Стеклись с морей, покрытых льдами, От струй полуденных, от Каспия валов, От волн Улеи и Байкала, От Волги, Дона и Днепра, От града нашего Петра, С вершин Кавказа и Урала!.. «С морей, покрытых льдами», «от струй полуденных» – этой географией России поэт подчёркивал необъятность пространств родной стороны, на которые неразумно посягнул Наполеон. Великая армия великого завоевателя столкнулась на этих пространствах с представителями многочисленных народов Российской империи; и вот результат – русские на Рейне, на границе Франции:
Мы здесь, о Рейн, здесь! ты видишь блеск мечей! Ты слышишь шум полков и новых коней ржанье, «Ура» победы и взыванье Идущих, скачущих к тебе богатырей. Взвивая к небу прах летучий, По трупам вражеским летят И вот – коней лихих поят, Кругом заставя дол зыбучий. Какой чудесный пир для слуха и очей! Здесь пушек светла медь сияет за конями, И ружья длинными рядами, И стяги древние средь копий и мечей. Там шлемы воев оперенны, Тяжёлой конницы строи, И лёгких всадников рои — В текучей влаге отражённы! Там слышен стук секир, и пал угрюмый лес! Костры над Рейном дымятся и пылают! И чаши радости сверкают! И клики воинов восходят до небес! «Переход через Рейн» Переход реки, представляющей весьма значительное водное препятствие, осуществлялся в виду крепости Гюнинга, но сопротивления наступающим не последовало. «Построили мост, отслужили молебен со всем корпусом гренадёр, закричали “ура” – и перешли за Рейн, – писал Константин Николаевич Гнедичу. – Эти слова – “мы во Франции” – взбудоражили в моей голове тысячу мыслей, которых результат есть тот, что я горжусь моей родиной в земле её безрассудных врагов». Через три месяца к ногам победителей пал блистательный Париж. Батюшков не задержался в нём – в дни наступившего мира заболел. Даже возвращался морем. В пути написал стихотворение «Тень друга». Это дань памяти полковнику И.А. Петину: И вдруг… то был ли сон?.. предстал товарищ мне, Погибший в роковом огне Завидной смертию, над Плейсскими струями. Но вид не страшен был; чело Глубоких ран не сохраняло, Как утро майское, веселием цвело, И всё небесное душе напоминало. «Ты ль это, милый друг, товарищ лучших дней! Ты ль это? – я вскричал. – О воин, вечно милый! Не я ли над твоей безвременной могилой, При страшном зареве Беллониных огней, Не я ли с верными друзьями Мечом на дереве твой подвиг начертал И тень в небесную отчизну провождал С мольбой, рыданьем и слезами? Тень незабвенного! ответствуй, милый брат! Или протёкшее всё было сон, мечтанье; Всё, всё – и бледный труп, могила и обряд, Свершённый дружбою в твоё воспоминанье? О! молви слово мне! пускай знакомый звук Ещё мой жадный слух ласкает, Пускай рука моя, о незабвенный друг! Твою, с любовию сжимает…» И я летел к нему… Но горний дух исчез В бездонной синеве безоблачных небес, Как дым, как метеор, как призрак полуночи, Исчез, – и сон покинул очи. |
