Досталось в нём и нашему герою. «Для меня были ужасные минуты, – рассказывал позднее Константин Николаевич Н.И. Гнедичу, – особливо те, когда генерал[20] посылал меня с приказаниями то в ту, то в другую сторону, то к пруссакам, то к австрийцам, и я разъезжал один по грудам тел убитых и умирающих. Не подумай, что это риторическая фигура. Ужаснее сего поля сражения я в жизни своей не видел».
В сражении под Лейпцигом погиб полковник Иван Александрович Петин, лучший друг Батюшкова, незаурядный человек и отличный воин, одним внешним видом располагавший к себе окружающих. «Счастливое лицо, зеркало доброты и откровенности, – писал позднее Константин Николаевич, – улыбка беспечности, которая исчезает с летами и с печальным пониманием людей, все пленительные качества наружности и внутреннего человека. Ум его был украшен познаниями, ум зрелого человека и сердце счастливого ребёнка».
Батюшков и Петин познакомились во время похода русской армии в Германию (1807). И с тех пор кошелёк и шалаш, мысли и надежды были у них общими. «Души наши были сродни, – говорил Батюшков. – Одни пристрастия, одни наклонности, та же пылкость и та же беспечность, которые составляли мой характер в первом периоде молодости. Привычка быть вместе, приносить труды и беспокойство воинские, разделять опасности и удовольствия теснили наш союз».
И.А. Петин погиб в возрасте 25 лет (Сколько их, молодых мужчин и юношей, полегло на просторах от Немана до Сены, чтобы хамская Европа «отблагодарила» Россию Крымской войной и двумя мировыми, чтобы армии НАТО бряцали оружием сегодня у границ нашего Отечества?); Константин Николаевич беспрестанно возвращался к памяти друга. В очерке «Воспоминание мест, сражений и путешествий» он писал: «Приятель мой уснул геройским сном на кровавых полях Лейпцига. Дружество и благодарность запечатлели его образ в душе людей. Он будет путеводителем к добру; с ним неразлучный, я не стану бледнеть под ядрами, не изменю чести». Не забыл Батюшков упомянуть друга и в большом стихотворении «Переход через Рейн»:
…Там всадник, опершись на светлу сталь копья,
Задумчив и один, на береге высоком
Стоит и жадным ловит оком
Реки излучистой последние края.
Быть может, он воспоминает
Реку своих родимых мест —
И на груди свой медный крест
Невольно к сердцу прижимает…
Переход границы Франции происходил в первый день 1814 года; Константин Николаевич уведомлял Гнедича: «Итак, мой милый друг, мы перешли за Рейн, мы во Франции. Эти слова – „мы во Франции“ – возбуждают в моей голове тысячу мыслей, которых результат есть тот, что я горжусь моей родиной в земле её безрассудных врагов».
На 109-й день – 19 (31) марта – после этого знаменательного события[21] капитулировал Париж. Столица Франции ошеломила Батюшкова: дворцы, музеи, театры, развязная пресса, женщины. «Ночь застала меня посреди Пале-Рояля. Теперь новые явления: нимфы радости, которых бесстыдства превышает всё».
Со своей последней войны Константин Николаевич вернулся больным и растерянным: как жить дальше? Статская служба его не устраивала: «Человеку, который три войны подставлял лоб под пули, сидеть над нумерами из-за двух тысяч и пить по капле все неприятности канцелярской службы?.. Из-за двух тысяч!!! Ничего не хочу, и мне всё надоело».
Не порадовал Батюшкова даже подарок императрицы Марии Фёдоровны – бриллиантовый перстень, вручённый ему за стихи, на которые композитор Бортнянский написал песнопение в честь возвращения царя из Заграничного похода. Это были первые признаки надвигавшейся болезни, от которой скончались мать, отец и сестра поэта. Предчувствуя её, Батюшков писал:
Друзья! но что мою стесняет страшно грудь?
Что сердце так и ноет, и трепещет?
Откуда я? какой прошёл ужасный путь,
И что за мной ещё во мраке блещет?
Некоторое время Константин Николаевич ещё служил, но в 1816 году в чине ротмистра вышел в отставку. Работал в Императорской публичной библиотеке, а в ноябре 1818 года в составе Коллегии иностранных дел выехал в Италию. Через три с половиной года вернулся в Петербург – сознание его начало мутиться; врач констатировал сумасшествие.
В невменяемом состоянии Батюшков просуществовал ещё 33 года, но его жизнь как homo sapiens (человека разумного) оборвалась в 35 лет. Россия потеряла в нём выдающегося поэта и воина:
Как я люблю, товарищ мой,
Весны роскошной появленье
И в первый раз над муравой
Весёлых жаворонков пенье.
Но слаще мне среди полей
Увидеть первые биваки
И ждать беспечно у огней
С рассветом дня кровавой драки
Впечатление военных лет отразились во многих элегиях Батюшкова: «Проход через Неман», «Пленный», «Тень друга», «Переход через Рейн». Первые отзвуки двух пережитых поэтом войн мы находим в стихотворении «Мои пенаты» (весна 1812 г.):
В сей хижине убогой
Стоит перед окном
Стол ветхий и треногой
С изорванным сукном.
В углу, свидетель славы
И суеты мирской,
Висит полузаржавый
Меч прадедов тупой;
Здесь книги выписные,
Там жёсткая постель —
Все утвари простые,
Всё рухлая скудель!
Скудель!.. Но мне дороже,
Чем бархатное ложе
И вазы богачей!..
В эту странную поэтическую обитель заказан вход богачам и вельможам, но в ней всегда найдёт приют бедный путник, особенно если это ветеран войн:
Да к хижине моей
Не сыщет ввек дороги
Богатство с суетой;
С наёмною душой
Развратные счастливцы,
Придворные друзья
И бледны горделивцы,
Надутые князья!
Но ты, о мой убогой
Калека и слепой,
Идя путём-дорогой
С смиренною клюкой,
Ты смело постучися,
О воин, у меня,
Войди и обсушися
У яркого огня.
О старец, убелённый
Годами и трудом,
Трикраты уязвлённый
На приступе штыком!
Двухструнной балалайкой
Походы прозвени
Про витязя с нагайкой,
Что в жупел и в огни
Летал перед полками,
Как вихорь на полях,
И вкруг его рядами
Враги ложились в прах!..
На рубеже XVIII–XIX столетий Россия вела многочисленные войны. Жертвы их, сохранившие жизнь, но оставшиеся калеками, скитались по городам и весям необъятной России. Батюшков одним из первых ввёл на страницы поэзии образ нищенствующего ветерана.