– Согласен. Но что нам это даёт?

– А то, что, если мастер был один и устанавливал такие штуки, допустим, в ста подобных местах, то он не мог держать в голове коды от всех дверей. И записывать в блокнот было бы слишком неосмотрительно. Блокнот можно потерять, его могут украсть, или просто можно забыть его дома, отправившись в очередную командировку.

– Логично, – снова согласился Борисыч. – А вдруг был один универсальный код для всех подобных дверей?

– Да. Могло быть и так. И в этом случае у нас нет никаких шансов. Но установщик, с другой стороны, должен был подстраховаться на случай неожиданной смерти мастера. Он мог попасть в аварию, его могли зарезать в пьяной драке; да просто мог умереть, в конце концов, от инфаркта. Никто не кладёт яйца в одну корзину.

– Да, Алексей, мне нравится, как ты мыслишь. Так что давай искать, где в этой комнате нацарапаны цифры. Ведь это лучший способ не потерять код – оставить его рядом с замком. При том в таком месте, которое никому не придёт в голову подвергать реконструкции.

– Дверь? – предположил я.

– Проверено. На двери ничего нет. Даже в ультрафиолете не имеется никаких знаков. Ну, кроме вот этой надписи, – он показал на выгравированное в правом верхнем углу латинскими буквами слово «Цезарь». – Не иначе как фирма-производитель.

– А если сами кнопки проверить на отпечатки? В основном они наслоятся на нужных цифрах.

– Проверил. Здесь неплохо позабавились слесаря. Заляпали все кнопки так, что за солидолом с трудом можно различить цифры.

И всё же единственным предметом в этом помещении, который остался бы в целости при любых обстоятельствах, была только дверь. Я был уверен, что если и имелся ответ, то его следовало искать на двери.

Я подошёл в плотную к двери и стал её осматривать. Одну странность я всё же для себя отметил – цифры на панели ввода, расположенные в два ряда по пять, располагались не по порядку, а вперемешку: на первой кнопке была нарисована «5», на следующей за ней «2», потом «4», затем «0», «1» и так далее, без видимой закономерности. Я сказал об этом Борисычу.

– Да, я заметил, – кивнул он. – Но не усмотрел в этом системы. Просто так захотелось, видимо, «Цезарю».

И тут меня осенило!

– Анатолий Борисович! – воскликнул я. – А что если «Цезарь» – это не просто название фирмы, а указание на систему шифра, используемого в этом замке?

– Какую систему?

– Ну как же? – воодушевился я. – Шифр Цезаря. Вы в детстве не играли с друзьями в зашифрованные слова?

– Играл. Но такого шифра не помню.

– Самый простейший из его вариантов называется «ROT1». Это когда вместо правильной буквы пишется буква, следующая за ней в алфавите. Есть более сложные: «ROT2», «ROT3», «ROT4» и так далее. Цифра указывает на количество шагов, которые разделяют правильную букву в алфавите от подставной.

– Ну да, – почесал затылок Миронов. – Что-то знакомое. Только у нас этот шифр никак не назывался. И если в нашем случае это то, о чём ты говоришь, то как узнать шаг?

– Возможно, начальная цифра и указывает на сам шаг. Пять. Но это я так, навскидку. Первое, что пришло в голову.

– Первая умная мысль, – едва сдерживая смех, сказал Борисыч, – и ту высказала блондинка, – и тут же расхохотался. – Прости, Лёш. Это из «Визитёров». Само вырвалось. Не мог удержаться.

Я нисколько и не обиделся, потому как наверняка знал, что Миронов, сыпля цитатами, никогда не имел в виду никого лично. Это у него своего рода болезнь такая, вроде клептомании.

– Давай попробуем, – успокоившись, предложил он. – Значит, так… Шаг пять. Следующая два. Надо прибавить пять?

– Да.

– Тогда семь, – Борисыч нажал на семёрку – на табло загорелась первая цифра. – Четыре плюс пять – девять. Ага. Ноль плюс пять – пять. Есть. Один плюс пять – шесть.

На табло теперь значилось: 7956. Когда загорелась четвёртая цифра, раздался громкий щелчок. Дверь дёрнулась и немного сдвинулась с места.

– Ёшкин кот! – воскликнул Миронов. – Да ты гений!

– Только не говорите никому, что я такой умный, – зачем-то сказал я.

– Это цитата? – улыбнулся Борисыч.

– Нет. Но можете запомнить. Потом будете ссылаться на моё авторство.

Дверь оказалась толстенной и очень тяжёлой.

За ней было совсем крохотное помещение с механизмом, похожим на карусель. Только вместо кабинок на длинных планках – прямоугольные ящики в три яруса, такие же, как тот, что валялся открытым на полу за стеной, в комнате выдачи. В центре этой «карусели» находился чёрный металлический короб со всей электронной начинкой и с мотором, приводящим в движение всю эту компактную красоту. Ячеек я насчитал 136 штук. Как раз столько, сколько было ключей в сейфе около кассы, если к ним прибавить тот, что принёс с собой покойник.

– С виду ничего сверхъестественного, – осмотревшись, констатировал Миронов.

– По крайней мере, – сказал я, – ячейки теперь доступны, на случай, если потребуется их досмотреть.

– Пойдёмте тогда в архив, Алексей? Может быть, там попадётся что-то более интересное.

Потрёпанных картонных коробок, набитых бумагами, в архиве оказалось раз в десять больше, чем в кабинете у Веры.

Мы с Борисычем предположили, что документы, касающиеся столь отдалённых времён, логично было бы искать в самых дальних коробках. С них-то мы и начали.

До обеда наши поиски привели только к желудочным спазмам и желанию поспать хотя бы часика два. Ни я, ни Миронов за последние сутки ни на минуту не сомкнули глаз. К тому же на протяжении сорока часов я не ел ничего, кроме пирога с чаем.

В первом часу дня Борисыч отлучился в отделение, чтобы оформить показания Марины и Веры. Пришлось дать ему ключи и код от сейфа, куда он собирался убрать часы. Все остальные улики, включая ключ от ячейки «096», пистолет и пулю, насквозь прошившую голову мужика, он аккуратно упаковал в пакетики и оставил до ночи на почте. Вместе с трупом он собирался лично доставить это хозяйство в город и поторопить экспертов с анализами. Мы запланировали это мероприятие на ночь только затем, чтобы не возбуждать лишний раз любопытство вроде как успокоившихся подковцев. Так что ни кушать, ни отдыхать нам не светило ещё как минимум двенадцать часов.

Около двух дня, уже отчаявшись справиться с ворохом разнообразной макулатуры, я наконец обнаружил то, что и требовалось найти. Информация о депозитарии хранилась в отдельном файле и умещалась на двух листочках, не пестря какими-то особенными подробностями. Меня это взбодрило – усталость как рукой сняло.

Я пробежался глазами по перечню владельцев ячеек и по краткой инструкции, касающейся самого депозитария. Им пользовалось довольно ограниченное число лиц, среди которых я нашёл имена всех, кто покоился нынче рядом с моим отцом на местном погосте: 116 – Колесов Андрей Викторович, 027 —Рогов Константин Георгиевич, 121 – Очеретный Алексей Леонидович, 011 – Лычко Олег Петрович, 124 – Баршин Борис Владимирович, 088 – Тайрекбяров Ринат Шамильевич, 099 – Петухов Олег Макарович, 007 – Лазов Константин Андреевич. Да, мой отец тоже пользовался депозитарием. Ячейкой «007». Ну прямо Джеймс Бонд, подумалось мне. Что он там мог хранить? Все документы и ценные вещи нам с мамой вернули в целости и сохранности. Вскрывали ячейки?

Вот, кстати, в инструкции сказано: «Почта, осуществляющая функции банка, имеет право вскрыть сейф через 30 дней, начиная со дня, следующего за днем окончания срока аренды».

Но если вскрывали, то почему тогда часы остались на месте и пролежали нетронутыми в течение двенадцати лет? Кто-то из тех, кто не оказался под песчаным завалом, продолжал продлевать аренду?

В списке были ещё три фамилии: Гарин Константин Георгиевич, Басов Андрей Петрович и Козырев Николай Евгеньевич. Итого одиннадцать человек, арендующих ячейки. Гарина я знал. Это был директор карьера, который после долгих разбирательств в прокуратуре, был всего лишь оштрафован на крупную сумму и вскоре благополучно исчез из города, вначале разведясь с женой и продав большой загородный дом. В течение последнего года я безуспешно пытался выяснить его теперешнее местоположение, но он как в воду канул. А вопросов к нему у меня имелось немало. Басова я совершенно не знал. Но фамилия Козырев засела где-то глубоко в памяти, и я минут двадцать пытался вспомнить, где я мог её слышать. Это было важно ещё и потому, что ячейка под номером «039» принадлежала как раз ему. То есть, это был его палец, с помощью которого пока ещё неопознанный мужик смог добраться до нужной ему ячейки. Под завалом этот Козырев не погиб, но пальца каким-то образом лишился ещё в то время, когда что-то случилось на почте сразу после ЧП на карьере. И я наконец вспомнил, кто он такой. Отец редко называл его по фамилии. Обычно говорил «Коля», когда заходила о нём речь. Это был водитель, с которым отец мой смог сдружиться ближе, чем с другими вахтовиками. Жив ли сейчас этот Николай Евгеньевич? Это казалось маловероятным.