Но в этот вечер ветер принёс не только тревогу, но и звонки. От одного до другого дома, от одной до другой квартиры звонки разветвлялись, как крона дерева, охватывая всё больше и больше абонентов, передающих друг другу лишь пару слов: «Он в городе!», «Он прилетел!». А близкие ещё добавляли: «Говорят, постарел и плохо выглядит».

Весть облетела город. И к тому времени, как он добрался до тёмной пыльной квартиры, старые друзья, убедившись, что телефон выключен за неуплату, достали свои забытые телефонные книги, чтобы дозвониться до соседей и убедиться, что молва не обманула, что он действительно в городе.

Как только он опустил тяжёлый рюкзак на пол, в дверь постучали. На пороге стояла старая Лия, подруга матери и их соседка с тех пор, как он родился.

Выбившиеся из косы седые волосы, тревожный взгляд умилили его, и он молча обнял её.

– Деточка, пойдём к нам! У тебя ни света, ни воды, ни еды, ни связи, – сказала она.

– Нет, я хочу только воды и спать, – устало сказал он, – принеси попить, Лиечка.

– Пойдём, я одна. Дети разъехались. Тебя никто не потревожит. Прими душ и поспи в чистой постели.

Больше из нежелания спорить он закрыл дверь и пошёл за ней.

Уже лёжа в кровати, он слышал частое дребезжание телефона и сдавленный голос Лии: «Да, он здесь. Да, он спит, позвоните завтра».

«…»

В первый раз он, единственный сын секретаря райкома партии и баловень судьбы, в составе группы советских комсомольцев, полетел в Париж. В капстрану тогда могли попасть только очень редкие советские граждане. Для этого им нужно было быть по крайней мере единственным сыном высокопоставленного партработника и матери, которая пылинки сдувала с ненаглядного мальчика, умницы и красавца, и имела большое влияние на отца, который распределял блага.

Собирались долго и торжественно. В день отлёта приехали провожать родственники. Все уселись за накрытый матерью стол, поели, выпили на посошок, присели на дорожку, как было принято, и выехали в аэропорт. Там долго прощались. Родственники и родители обнимали, похлопывали по плечу, наказывали не уронить честь советского комсомольца. Мать даже всплакнула. Как будто провожали в космос или в полярную экспедицию.

Париж ошеломил его. Если другие участники группы думали, как бы улизнуть от взора старшего по группе ради мелких удовольствий, то он, сразу поняв, что не будет рисковать будущими поездками, вёл себя тише воды ниже травы. Даже той малости, что он увидел в первый раз, хватило, чтобы он понял, что он приедет снова.

Вернувшись домой, он, студент факультета восточных языков, стал учить французский. Весёлый и дружелюбный, душа компании и предмет воздыханий всех девушек, он умел так рассказывать о своём путешествии, что все слушали открыв рты. Как будто сказочный принц ехал из своей волшебной страны и случайно забрёл в их городишко, ослепить их своим блеском. При всей этой популярности он не вызывал ни злости, ни зависти. Люди мечтали погреться в лучах его славы и прощали ему везучесть, смазливость и успех.

После Парижа он выпросил у родителей несколько поездок в страны соцлагеря и отовсюду привозил красочные рассказы о быте, о достопримечательностях, о людях. Он замечал то, что не заметили бы простые, ординарные люди. И умел самые обычные наблюдения передать так, что слушателям казалось, будто это было самое увлекательное, что может быть в жизни.

На четвёртом курсе случилась неприятность: одна из девушек, которая залетела как мотылёк на его свет, забеременела. Он был потрясён. Совершенно не представляя себя отцом, тем не менее решил, что поступит как честный человек и женится. Придя к матери с этой новостью, он ожидал всего, что угодно, кроме её предложения уехать в Бонн, тогда столицу ФРГ.

– А как же… – успел только начать он, как мать перебила его:

– Не переживай, всё устроим. Такой путёвки может уже не быть. Поезжай и отдохни. Приедешь, и решим, что делать.

Взяв у него номер телефона девушки, мать в этот раз по-быстрому собрала его в дорогу. Обошлось без застолий и долгих прощаний.

Мир менялся, и мелкое дребезжание земли под ногами было уже ощутимым. И неизвестно, получилось бы ещё куда-нибудь поехать. Кресло под отцом, как и у всех партработников, зашаталось. В угаре студенческой жизни он почти не заметил, как страна начала разваливаться, одновременно открывая границы для всех.

Когда он вернулся из Германии с твёрдым намерением выучить ещё и немецкий, девушка, которую он оставил, вышла замуж. Мать сказала, что, скорее всего, она обманула его, чтобы выбиться в люди, пользуясь связями их семьи. Но потом совесть заставила признаться, что отцом ребёнка является тот парень, за которого она вышла замуж. Неожиданно для себя он тяжело пережил эту историю. В Германии он нет-нет да и заглядывался на детские вещи в магазинах. И даже купил пару диковинных тогда в стране комбинезонов. Торжественно пообещав себе никогда не жениться и не верить больше женщинам, он ритуально сжёг комбинезоны в дачном камине и закрыл для себя эту историю.

Мир рушился, границы открывались, а он уезжал, прилетая всё реже и реже и привозя с собой новые рассказы о новых странах. Но теперь не только о блистательных европейских столицах, но и о лагерях беженцев на Ближнем Востоке, о древних храмах в Камбодже, о стоянках бедуинов в пустыне…

И как только он появлялся в городе, собирались, приезжали те, кто по-прежнему называли себя друзьями и приятелями, и слушали его рассказы. Шли годы. Одноклассники и однокурсники взрослели, обзаводились лысинами и животами, потом сединами и морщинами. Женщины, которые его любили и которых он одаривал своим вниманием, блекли, поправлялись, и на их лицах с каждым разом появлялись следы всё более ожесточённых баталий за молодость. Им не о чем было рассказать миру: лишь о заботах, детях и супругах, о злобных начальниках и тупых подчинённых, о скучных семейных выездах на море.

А он был как заговорённый: такой же молодой и подтянутый, с тем же ворохом красивых историй и приключений. Его приезд был камнем, от которого расходились круги в стоячем болоте их существования. И только об одном он не рассказывал никогда. О женщинах.

Возможно, именно это позволяло чувствовать их всех равноудалёнными, не ревновать и не завидовать. Некоторые даже задавались вопросами: а не является ли их друг любителем альтернативной любви?

Но нет, его мужская харизма не давала основания для этих слухов. Женщины по-прежнему влюблялись в него. А он лишь многозначительно улыбался и на все расспросы отвечал, что да, есть, но они решили не афишировать свои отношения.

На самом деле женщин у него было много. В каждой стране, где он оставался более или менее надолго, у него появлялись яркие, красивые женщины, которым он ничего не обещал. Он даже не ставил перед ними выбора. Было заранее понятно, что он не создан для долгих отношений.

Много раз он, уезжая, оставлял их, не вглядываясь в их грустные глаза и не замечая еле сдерживаемых слёз. Унося лишь память о счастливых днях и бурных чувствах. Можно сказать, что он уезжал от женщины к женщине, как только понимал, что рутина уступает место яркости только зарождающихся чувств.

Отец, не выдержав тягот перестройки и обесценивания его мира, умер давно. А мать, мечтавшая о внуках и так и не дождавшаяся их, жила только приездами сына. Когда бы он ни прилетел, его ждала уютная родительская квартира: чистая и пахнущая знакомыми с детства блюдами. Мать старела, и с каждым разом её взгляд при расставании становился всё более и более грустным.

Если раньше она радовалась его поездкам и, показывая фотокарточки знакомым, с гордостью рассказывала о его перемещениях по миру, то от года к году её гордость сменялась надеждой, а потом и отчаянием. Похоже, её мальчик так и не женится и ей не дано испытать счастья увидеть внуков. Теперь фото на смартфоне, подаренном сыном, она показывала только Лие. И её детям, когда они прилетали навестить мать. Для них он был кем-то недосягаемым. Разница в возрасте в десятилетие не дала им возможности приблизиться к нему ближе статуса соседа.