Самые аморальные люди это те, кто

больше всех следят за чужой моралью.

Роман «Глаза зверя, стерегущего добычу» является продолжением первой книги «Приют непослушных детей». В ней вы снова встретитесь с приключениями второклассника обычной советской школы. Вы встретитесь со с уже знакомыми персонажами из первой части и познакомитесь с совершенно новыми. Также, как и в первой книге, все сюжеты основаны на реальных событиях. По этическим соображениям, имена всех героев книги изменены. Любое их совпадение с реальными людьми – чистая случайность.

– Ну так что, товарищ Медведев? Так и будем молчать? Я жду ответа!

Я стоял в школьном классе по стойке «смирно», совершенно пристыженный, неподвижно смотрел в одну точку и никак не мог понять, что же такого от меня хотят. Точнее стояло только тело, а душа валялась где-то под ногами. Вся избитая, растерзанная и втоптанная в грязь. Мимо меня, заложив руки за спину, прохаживался учитель русского языка, дебиловатого вида детина, лет сорока.

– Ну что молчим-то? – опять загнусавил учитель. Он подошёл ко мне вплотную, наклонился почти к самому лицу, уставив на меня стеклянные, ничего не выражающие, глаза навыкате, как у рака. – Я ещё раз спрашиваю, какое вы имели право вмешиваться в чужое произведение?

…итак, начнём по порядку. Сегодня 19 мая. День рождения пионерии. И хотя в пионеры нас должны были принимать только на следующий год, готовились к этому событию все заранее. Так сказать, чтобы к приёму в пионеры советский октябрёнок подошёл во всеоружии и на зубок знал, что из себя представляет эта организация.

Сегодня не было никакой математики, никаких сложных заданий, только возвышенная литература и линейка в актовом зале. Первый урок, разумеется, она самая, литература. В этот раз к нам прислали учителя русского языка из старших классов.

Позвольте представить – Виктор Иванович. Кличка – Паук. Такую кликуху он получил, вероятно, из-за своей страстной любви пить у учеников кровь. Интересная деталь – я не помню ни одной фамилии, ни у одного учителя. А дело в том, что фамилии учителей в моей школе были под строжайшим запретом. Ученикам положено знать только имя и отчество. Если начать интересоваться фамилией учителя, то можно было нажить на свою голову таких неприятностей, по сравнению с которыми встреча с Макеевым или Старковой показалась бы любовной беседой.

Войдя в класс, Виктор Иванович, сразу взял «быка за рога». Надо же показать этим никчёмным второклашкам, что он ни какой-то учитель начальной школы, а педагог старших классов, да ещё русского языка! Это вам не «хухры-мухры»!

Изучить нам сегодня предстояло самый короткий и самый трагический рассказ Хемингуэя. Рассказ состоит всего из одной строчки:

«Продаются детские ботиночки. Неношеные.»

Да-да, друзья мои, не удивляйтесь. Восьмилетним школьникам – самый страшный рассказ Эрнеста Хемингуэя. С глубоким философским анализом данного произведения. Половина учеников в моём классе эту строчку даже по слогам и то могли прочесть её только с большим трудом.

Я сегодня, как нарочно, ещё и дежурный. Виктор Иванович повелительным тоном наказал мне подготовить доску, расставить стулья, проветрить класс. А Нинке Назаровой, прославившейся своим красивым почерком, было дано почётнейшее поручение написать на чистой доске эту самую драматическую строчку. Все остальные ученики были немедленно удалены из класса на перемену.

Я быстро вымыл доску тряпкой, и Нинка приступила к изображению текста.

– Медведев, доска мокрая! – возмутилась она. – Я не могу на такой писать! Давай, вытирай насухо!

Да уж, Нинка сейчас ощущала себя на две, а то и на три головы выше меня! Она представляла себя практически заместителем учителя. Это как у японского сэнсэя есть обязательно первый ученик, который сидит на татами слева от учителя и даже вместо него проводит занятия, также и у Виктора Ивановича, да и всех остальных учителей, была Нина Назарова.

Нинка настолько пыжилась показать мне класс каллиграфии, что к концу текста у неё даже выступили капли пота на лбу.

– Я закончила! И чтоб класс проветрил! Вернусь – проверю! – пискнула Нинка, по своему обыкновению поставив руки на бока.

Я усмехнулся в ответ. Увидев мою реакцию, Нинка нахмурила брови и горделиво вышла за дверь.

Ну вот, стулья расставлены, окна открыты. Вроде всё готово к торжественному изучению нешуточного произведения. Я отошёл подальше от доски и ещё раз посмотрел на Нинкино творение. Ничего не скажешь, написано красиво. Но вдумываться в смысл этих слов мне почему-то не хотелось.

Что ни говори, а от этой строчки действительно веяло чем-то загробным, тоскливым. Я задумался. В классе только я один, больше никого нет. В моей голове тут же возникла очень жизнерадостная и очень безумная идея…

Я подошел к доске, взял мел и, стараясь подражать почерку Нинки Назаровой, приписал к строке рассказа ещё два слова. В результате рассказ Хемингуэя приобрёл следующий вид:

«Продаются детские ботиночки. Неношеные. Оболтус вырос.»

Едва я успел положить мел, как двери в кабинет распахнулись, и все ученики шумной гурьбой начали рассаживаться по своим местам. Последним в класс зашёл Паук.

Странная фигура, этот Виктор Иванович. Худой, сгорбленный, с шаркающей походкой, как у старика. А ведь он совсем молод. Я даже не уверен, есть ли ему сорок лет. Лицо, как маска, без каких-либо эмоций, взгляд бессмысленный, постоянно направленный куда-то в пустоту. Типичная книжная крыса, высохшая от своей работы и бесконечных идей Партии. Ему даже невдомёк, что значит сходить в горы, или сесть на велосипед, или от души поболеть за любимую команду перед телевизором с кружкой пива в руке. Но даже у такой крысы и то есть непреодолимое желание считать кого-нибудь ниже себя, кого-нибудь ненавидеть, на кого-нибудь позлобствовать.

Памятуя поганенький характер Паука, ученики быстро успокоились и на смену режущему слух галдежу пришла звенящая тишина. И вдруг в этой тишине раздался слабый вскрик Нинки Назаровой. Я оглянулся назад. Нинка полными ужаса глазами смотрела на школьную доску, закрыв рот руками.

Постепенно, приглушённые хихиканья стали доноситься то из одного, то из другого конца класса. Виктор Иванович вначале не придал этому значения. Но, когда весь класс начал уже откровенно хохотать, он насторожился, повернул голову на доску. Его глаза не естественно округлились, и он медленно встал из-за стола на полусогнутых ногах, как если б его перед этим несколько раз огрели кирпичом по голове.

– Назарова! Это что значит? – задыхаясь, закричал Паук.

– Это не я, Виктор Иванович! – плачущим голосом пропищала Нинка. – Это всё Медведев!

Виктор Иванович перевёл на меня вылезшие наружу глазные яблоки, а меня всего передёрнуло от этого жуткого лица. Глазные яблоки были белого цвета со словно нарисованными на них чёрными зрачками. Мне даже показалось что я вижу глазные нервы, идущие вглубь глазниц…

…и вот я стою на вытяжке, пытаюсь осознать всё своё ничтожество и свой вред советскому обществу. Правда, это осознание почему-то никак не хочет влезать в мою голову, как ни старается его сейчас туда забить Паук и ещё три десятка пар довольных злорадных глаз моих одноклассников, глядящих на меня со всех сторон. Вот он, наконец, момент истины: найден виновник всех бед, обрушившихся на несчастное человечество за последние лет сто.

– Я спрашиваю, какое вы имели право вмешиваться в чужое произведение? – повторил Паук.

Ещё тогда, будучи ребёнком, я сделал одно интересное наблюдение. Люди, которые обращаются к маленьким детям на «вы», не способны общаться ни с детьми, ни со взрослыми. Даже в общении со своими коллегами, Виктор Иванович гнусавым голосом канючил что-то неопределённое и неразборчивое. А я всегда считал, что учителю русского языка и литературы красноречия-то не занимать.