Валдис отступает обратно в тень комнаты, и я краду возможность проползти к двери.

— Выпусти меня…! Выпусти меня! Я замедляю свое тяжелое дыхание, чтобы не упасть в обморок, и потираю шею, где все еще сохраняется фантомное ощущение его хватки.

Дверь щелкает, и я поднимаюсь с пола, не потрудившись взглянуть на Медузу из страха, что она может увидеть восторг на моем лице от осознания того, что я потерпела неудачу.

Вернувшись в лифт, Медуза нажимает кнопку первого этажа, который примерно на шесть этажей выше того, где мы находимся, и впервые за последние три минуты я снова могу нормально дышать.

Она скрещивает руки на груди, и в отражении я замечаю самодовольную улыбку.

— Я сообщу врачу о результатах. Возможно, она извлекает что-то из неудачных взаимодействий. Похлопывание по спине. Разрешение превратить что-нибудь в камень.

— Он будет вполне доволен.

При этих словах я резко разворачиваюсь к ней лицом, все замешательство выливается на мой хмурый взгляд.

— Доволен? Я потерпела неудачу.

— Наоборот. Ты сдала экзамен с блеском.

— Что? Как, черт возьми, ты определяешь совместимость после того, что только что произошло?

Ее брови приподнимаются при легком наклоне головы.

— Он не убил тебя.

Четыре года назад

Сильный жар согревает мое лицо, и дымный запах горелого дерева наполняет мой нос. Я прищуриваюсь от лучей солнечного света, льющихся из окна, и поднимаю руку, чтобы защитить лицо. Все еще сонная, я поднимаю голову и нахожу Брайани, обнимающую меня, пока она спит рядом со мной. Когда вспышки прошлой ночи рассеиваются в темной дымке, мое сердце отдается тяжелым ударом тоски. Ужас опускается к низу моего живота, и на мгновение я слышу, как крик моей матери эхом отдается в моем черепе.

Мои мышцы напрягаются, когда я задыхаюсь. Мама.

Я поднимаю взгляд к окну надо мной и прислушиваюсь к щелчкам и рычанию Рейтера, но все что я слышу, это обманчивое счастливое щебетание птиц. Мне необходимо остаться здесь, с Брайани, но оставаться где-либо слишком долго опасно. Нам также нужны еда и вода.

Лучше путешествовать ночью, когда прохладнее, но именно в это время Бешенные наиболее активны. Днем они кажется двигаются медленнее, их тела так же подвержены жаре, как и наши.

Легким пожатием ее руки я бужу Брайани.

Ее брови хмурятся, как раз перед тем, как ее глаза распахиваются, и она резко выпрямляется.

— Мама! Словно на мгновение потеряв ориентацию, она оглядывается по сторонам.

В воздухе пустота, густое удушающее облако тоски и страха, которое мы вынуждены вдыхать этим утром. Моя сестра вскакивает на ноги и спотыкаясь идет через здание, зовя нашу маму, как потерявшийся маленький ягненок. Держу пари, отрицание. Если она действительно хочет знать что произошло, все что ей нужно сделать, это посмотреть в окно на то что осталось.

Я собираю наши рюкзаки, в которых минимум припасов — пустая фляга, четыре палочки вяленого мяса, которых хватит только на завтра, и нож. Не обращая внимания на плач сестры, я скатываю одеяла и запихиваю их в пакеты, прежде чем передать одно Брайани.

— Тебя даже не волнует, что она ушла?

— Мне не все равно. Но нам скоро понадобятся еда и вода, иначе мы тоже будем мертвы.

— Я лучше тысячу раз умру от обезвоживания, чем снова пойду туда с монстрами!

— Они ушли, Брайани. Мы можем направиться на запад. Может быть, мы наткнемся на другой улей до наступления ночи.

— Тебе все равно! Если бы это было так… ты бы, по крайней мере, попыталась похоронить ее!

— Закопать что!? Мой гнев лопается прежде, чем я успеваю его намотать. Я провела всю ночь на лезвии бритвы, ожидая что вот-вот треснусь и сломаюсь, и вот моя сестра наконец-то вызвала мою ярость.

— Они, наверное, забрали ее кости!

Слезы текут по ее щекам, и она отводит от меня взгляд, принимая свою сумку с той же апатией, с какой несомненно принимает свои обстоятельства.

— Побереги свои слезы. Тебе понадобятся жидкости, когда солнце будет самым жарким. Я не хочу быть холодной с ней, но смерть моей матери сделала меня несчастным пастухом моей сестры, и я отказываюсь подводить ее. Остановившись на мгновение, я изо всех сил пытаюсь вспомнить жизнь в десять лет, невинность и наивность такого возраста, но четыре тяжелых года выживания сделали мое сердце слишком каменным, чтобы сопереживать ей. Тем не менее, я заставляю себя быть мягче. В конце концов, мы обе потеряли мать.

— Мы посмотрим, что осталось, и похороним ее.

Со слезами на глазах кивая, она вытирает мокрые щеки и просовывает руки через плечевые ремни своего рюкзака. Взяв ее за руку, я веду ее к двери и кладу ладонь на ручку, останавливаясь, чтобы перевести дыхание. Что бы ни лежало по ту сторону, это то, чему суждено быть, и я не могу вернуться и что-либо изменить.

Я не могу остановить ее.

Дверь тяжелее, чем раньше, и моя рука почти подгибается под ее весом, когда я толкаю ее, открывая навстречу пыли, разносимой ветром. Быстрый осмотр не показывает никаких признаков Бешенных, и я тихо крадусь вдоль здания, пока не достигаю того, что когда-то было главной дорогой через Палм-Спрингс.

Примерно в двадцати ярдах от нас лежит туша, изуродованная до такой степени, что я могу различить только небольшие лоскутки кожи и плоти поверх костей. Каштановые волны ее волос, перепачканные грязью и кровью, развеваются на ветру. Воздух застревает в моих легких, каждый вдох с трудом проходит через мое пересохшее горло, когда мы вдвоем приближаемся к ней. Брайани скулит позади меня, оттягиваясь назад, когда я сжимаю ее руку, как будто она не может заставить себя подойти ближе.

Я не принуждаю ее и не отпускаю, но продолжаю. С рыданием, стучащим в моей груди, я позволяю своим ногам нести меня ближе, пока я не оказываюсь над тем, что осталось от моей матери. Рядом с ее изуродованной рукой лежит порванная нитка бус — браслет, который Брайани сделала ей год назад.

Прежде чем я могу это остановить, мои колени ударяются о грязь, ладони распластаны передо мной, в то время как кислотный ожог желчи выливается у меня изо рта и выплескивается на землю. Мой желудок пульсирует от угрозы большего, несмотря на то, что голова говорит мне остановиться. Еще один снаряд попадает в мои пазухи, и меня подташнивает, когда он выходит из моего тела. Холодное и липкое ощущение охватывает меня, и в груди и животе становится пусто. Так же пусто, как и в моем сердце.

Тяжело дыша через нос, я поднимаюсь и смиряюсь с задачей похоронить ее.

Оглядываясь вокруг обломков и пепла зданий, которые нас окружают, мой взгляд останавливается на сломанной половине упавшего уличного знака. Я пробираюсь по выцветшим линиям того, что раньше было дорогой, чтобы поднять его, и постукиваю им по земле в поисках мягкого песка, пока не нахожу его на маленьком пятачке сразу за ореолом крови моей матери.

Металл впивается мне в руки, пока я разгребаю грязь, но час спустя я вырыла в основном неглубокую могилу. Кровь покрывает мои ладони там, где порезы и волдыри горят от попадания песка.

С разорванными штанами нога моей матери полностью обнажена и уже кишит маленькими мухами. Взяв ее содранную лодыжку в руки, я иду чтобы потащить ее к ближайшей могиле, но останавливаюсь, услышав звук рвущейся ткани. Прежде чем я понимаю, что это такое, я держу в руке оторванную конечность моей матери. В моей руке свисают нанизанные мясо и кости, от вида которых у меня кружится голова.

Очередной комок желчи подкатывает к моему горлу, но я подношу тыльную сторону ладони ко рту, чтобы перекрыть его, проглатываю комок и бросаю ее ногу в могилу. Вместо того, чтобы снова тащиться, я падаю на землю рядом с ней, кладу руки на самые покрытые плотью части ее тела и толкаю ее по грязи. Большая часть ее лица изъедена, и только одно глазное яблоко осталось нетронутым, изображение, которое будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь.