Сегодня меня знобит, и баба Роза уложила меня в постель. А я хотел отправиться с ребятами на зимнюю рыбалку. Придется пропустить. У меня бывают «ревматические атаки» – так доктор говорит. Начались они пару лет назад, но я сам виноват. Я уже писал, что хочу стать борцом за освобождение Украины. Но что, если меня вдруг схватят и начнут пытать? Нужно закалять свою волю, уметь переносить боль и привыкать к пыткам. Иначе можно не выдержать и выдать тайную организацию революционеров.

Как-то у меня разболелся зуб, и я твердо решил испытать себя на зубную боль. Всю ночь я промучился, а утром пошел в кузню к дяде Грицко. Я попросил его вырвать мой больной зуб клещами. Он не захотел, чуть не прогнал меня. Но я его убедил. Грицко взял клещи, зажал мою голову руками, расшатал зуб, а потом выдернул его. Было так больно, что я едва не потерял сознание. Грицко испугался, сбегал за мамой, она обругала его, и забрала меня домой.

И все же мысль о том, что я должен закалять свою волю, не покидала меня. Я стал обливаться холодной водой, сильно простудился, начал кашлять, и доктор боялся, что у меня пневмония.

Когда я, наконец, поправился, папа заявил, что истязание тела противно Богу. Он сослался на Священное Писание и сказал, что недопустимо калечить, пытать и мучить себя или других людей, даже животных. Отныне я буду закалять свой организм только под его присмотром и с его позволения. В любую погоду мы с ним делаем зарядку во дворе, обливаемся холодной водой и досуха обтираемся. Я перестал болеть, но время от времени у меня начинается озноб и ломит суставы. Вот это и называется ревматической атакой. И тогда надо лежать, укрывшись одеялом, и принимать лекарства. Что поделать, Господь наказал меня за мою гордыню. Наше тело дано нам Господом, и нам надо не истязать его, а закалять и развивать в мышцах силу и ловкость.

Я уже писал, что знаю, что это такое война. Я был тогда совсем маленьким, но хорошо все запомнил. И особенно – крики раненых. То австрийцев, то русских, то чехов. Языки разные, но кричат, стонут, плачут от боли и корчатся при последнем издыхании все одинаково. Мама окончила медицинские курсы и умела ухаживать за больными. Папа, как священник, тоже. Они делали перевязки, давали воды. Мы с Мартой помогали родителям. Потом приходила санитарная команда и забирала их. Нас всегда благодарили. Иногда они умирали, не дождавшись помощи врачей. Помню, как получивший ранение в живот русский офицер очень страдал и умолял нас прикончить его. Потом он вдруг затих – умер.

Но папа занимался не только тем, что помогал раненым и причащал тех, кто просил его о причастии. Он собирал оружие и куда-то его уносил. К нему приходили наши селяне, кого не забрали в армию, и из их разговоров я понял, что папа дает им указание: делать схроны в укромных местах и складывать туда оружие. «Вот увидите, как оно нам пригодится», – запомнились мне его слова. И еще: «Ленин сказал, что война империалистическая перерастет в войну против капиталистов и помещиков. Так вот, у нас в Галиции она перерастет в войну национально-освободительную, в войну за вольную Украину». Ленин – это русский революционер, самый главный у них.

Однажды у нас во дворе за домом разорвался снаряд, и русского солдата тяжело ранило. Вскоре он умер. Папа взял его оружие и ушел на схрон. А тут прибыла санитарная команда. Они забрали солдата, и старший спросил маму:

– А где его ружье?

– Не знаю, – мама отвечает. – Таким к нам прибежал.

– Врете! – говорит офицер. – Вы оружие прячете. За это полагается расстрел. Где твой муж, священник?

– Отлучился куда-то, – отвечает мама. Сама плачет, и мы вокруг нее собрались, всем было очень страшно. Придет папа, и его расстреляют. Но, на наше счастье, прибежал вестовой, и вся команда поспешила уйти.

– Бог спас, – сказал папа, когда вернулся. А мама бросилась ему на шею и стала умолять быть осторожней.

Мама любит вспоминать былые времена. «При покойном императоре так тихо и спокойно было. Казалось, наступил вечный мир», – говорит она. Мама училась в той же школе при семинарии в Стрые, где сейчас учится Марта. А папа в те годы был студентом Львовского университета, учился на теологическом факультете и готовился стать священником. Как-то зимой он приехал в Стрый на каникулы, чтобы повидать своих родителей. Была морозная погода, и в парке устроили каток.

– Я страшно любила кататься на коньках, – улыбается мама. – Играл духовой оркестр, все приходили нарядные, надевали коньки и кружили, кружили…

Однажды она увидела юношу, они улыбнулись друг другу, он подкатил к ней, представился:

– Андрей.

– Мирослава.

– Вижу – дивчина катается, черноброва, черноока, – вспоминает папа. – Сразу понравилась.

– А ты помнишь, что тогда играл оркестр? – спрашивает мама.

– Конечно, – улыбается папа. – «Сказки Венского Леса».

Они взялись за руки и не расставались весь вечер. Так и познакомились. Раз и навсегда. А когда он окончил университет и получил сан священника, то попросил распределить его в Старый Угрынев, откуда она была родом. Униатская община предоставила ему дом, там молодожены и поселились.

– А вдруг бы я оказалась полькой? – смеется мама. – Сразу бы отъехал от меня, и вся любовь?

– Возникли бы некоторые затруднения, пришлось бы их решать, – улыбается папа.

– Как мне повезло, что я украинка, а не полька, – смеется мама.

Среди маминой родни много известных и почитаемых у нас в Галиции людей. Особенно два ее брата, мои дядья – дядя Ярослав и дядя Павел. Я их помню с раннего детства. Дядя Ярослав – большой, говорливый. Когда все собирались, я забирался к нему на колени и старался понять, о чем говорят взрослые. Он – депутат от Галиции в австро-венгерском парламенте. До войны он жил в Вене, она была столицей всей империи. И я заметил, что его всегда слушали с большим вниманием. Когда гости расходились, я расспрашивал маму, о чем они говорили, так как многое не мог понять. Так я узнал, что наши депутаты просят у правительства предоставить больше прав украинскому населению, но депутаты-поляки выступают против.

– Мы для них быдло. Они паны, а мы – быдло, – возмущался дядя. – Никак не хотят осознать, что те времена давно уже в прошлом, и мы теперь на равных с ними.

– Надо просвещать народ, внедрять современную агрокультуру, – произносит дядя Павел.

– Да разве в том дело, наши хозяйства ничуть не уступают польским, – возражает папа. – Пока мы не обретем свое национальное государство, так и останемся людьми второго сорта. Только в своем государстве мы сможем решать свои проблемы.

И я согласен с ним.

Дядя Павел торгует зерном, и я слышал, как мама благодарила его – он дал денег на обучение Марты.

Ну а потом – война, развал империи, и, как сказал однажды папа, «мир перевернулся». Дядя Ярослав живет теперь в Станиславе, он работает в нашем новом правительстве. И папа тоже часто ездит туда, он ведь избран депутатом галицийского парламента от нашего района. А правительства в Вене больше не существует. И, как я уже писал, у нас теперь собственное государство – Западно-Украинская Народная Республика, и более всего мы нуждаемся в своей армии. Вот над этим и работают денно и нощно мой папа и мои дядья. И еще много-много людей, вся наша только что провозглашенная республика.

Я учусь в гимназии в Стрые, и, конечно, все гимназисты только и говорят что о войне. О войне и обо всем, что произошло со всеми нами. Империя распалась к ноябрю прошлого, 18-го года. И сразу же наш Украинский национальный комитет провозгласил создание республики. И польский комитет – тоже. Мы считали, что Львов – наша столица. Это ведь древний украинский город, столица Галицко-Волынского княжества. Поляки, в свою очередь, заявили, что Львов – польский город. Украинцы там действительно в меньшинстве, большинство жителей – поляки и евреи. Наши части заняли весь Львов, но поляки подтянули свои, и нам пришлось оставить город.