Соленая килька оказалась… даже вкуснее, чем мне представлялось! Не удержался, стрескал парочку рыбешек, пока чистил картошку. Современные продукты питания не произвели на меня особого впечатления (разве что ужаснули невзрачностью упаковки). Я многое успел попробовать в тысяча девятьсот шестьдесят девятом (и пока не выяснил, добавляли ли в колбасу туалетную бумагу). Так и не разобрался, что тут экологически чистое, а что не слишком натуральное. Но я и в прошлом (в будущем) питался хорошо, не покупал подозрительную еду.

Картошка, сало, килька – здесь и сейчас это была для меня замечательная еда, которая успешно устраняла голод, наполняла мой вечно требующий пищи живот. О стейках и шашлыках старался не вспоминать, чтобы не портить себе настроение. Отведать подобные мясные изыски мне в ближайшее время не грозило. Но не потому, что в конце шестидесятых годов в Советском Союзе сложно купить нормальное мясо (Могильный утверждал, что на рынке есть все что угодно). Причина – банальное отсутствие денег на мясо: пока мне было не до разносолов.

Сперва я решил, что Аверин и Могильный примчались в общежитие, учуяв запах жареной картошки. Уж очень вовремя они вломились в комнату – я сервировал стол… на одну персону. Парни разразились восторженными возгласами и тут же помчались выполнять мое требование: мыть руки. Вспомнилась фраза из пока еще не снятого фильма «Гардемарины, вперед!»: «Корсак. И опять к обеду». Я усмехнулся, покачал головой. В спешном порядке выложил на столешницу дополнительные приборы.

На кильку парни не позарились. Заявили, что подобную мелочь и кошки не станут жрать, но я не расстроился, ведь я не кошка, лишь порадовался отсутствию конкуренции.

Разговоры парней убедили, что дверь комнаты я прикрывал плотно – запах картошки не могли учуять посторонние. Пашка и Слава примчались в общежитие не чтобы поесть (хотя картошки навернули будь здоров!), а потому что договорились с девчонками из первого корпуса, те ждали их сегодня в гости.

– Ты с нами, Сашок? – поинтересовался Могильный.

Я заметил, как замер Аверин, он высматривал что-то в недрах принесенной из дома большой сумки, прислушивался: ждал мой ответ.

– Меня никто не приглашал, – сказал я.

Извлек из тушки кильки хребет, бросил его на тарелку, продолжил составлять натюрморт из кусков рыбьего мяса на поверхности большого куска хлеба. Пашка посматривал на мое занятие с плохо скрываемой брезгливостью: к кильке он так и не притронулся.

– А ты ждал, что они тебе пригласительную открытку вышлют? – спросил он. – Мы со Славкой тоже сами напросились.

Могильный скривил рожу: увидел, как я с аппетитом наяривал хлеб с соленой рыбой.

– Никто тебя не прогонит, уж можешь мне поверить, – заявил он. – Возьмешь с собой гитару, споешь что-нибудь, так девчонки тебя за это еще и накормят. Чем-нибудь нормальным, а не вот этими дохлыми мальками.

– Вкушно, мешду прочим, – пробубнил я с набитым ртом.

Отсалютовал Пашке бутербродом.

– Решайся, Сашок! – сказал Могильный. – Нет, я уверен: будет весело. Ты второй день торчишь один в комнате. Небось, все свои талмуды уже проштудировал.

Он указал на две аккуратные стопки учебников, сложенные на тумбочке около моей кровати (я не так давно устроил набег на институтскую библиотеку).

Добавил:

– Сегодня воскресенье, время для отдыха. Славка вон кое-что интересное приволок, постарался для друзей. Покажи ему, Славка!

Аверин бросил взгляд на входную дверь, сунул руку в сумку и извлек на свет бутылку со светлой жидкостью (я не разглядел название напитка на этикетке).

– Белое полусухое, – понизив тон, сообщил Могильный.

– Осталось только пронести его через вахту в корпусе девчонок, – сказал староста.

Пашка ухмыльнулся.

– Пронесем, – сказал он. – Не переживайте.

Забрал у Аверина бутылку, погладил ее ладонью, точно любимую зверюшку.

– Ты с нами, Сашок? – повторил он.

Я покачал головой. Сказал:

– Покой нам только снится. Планирую сегодня зубрить немецкий. Сами знаете: обещал немке на следующем занятии пересказать текст о достопримечательностях Берлина. А я его пока даже в глаза не видел.

– Нет, а чем ты тут без нас два дня занимался?

Пашка продолжал гладить бутылку.

– Решил вчера вечером заглянуть в лекции по истории КПСС, – сказал я. – Отличная книга! Рекомендую. Прочел полглавы и уснул как тот младенец, без всякого снотворного.

– Ну… снотворное у нас есть.

Могильный постучал ногтем по бутылочному стеклу.

Аверин вздохнул.

– Пойдем с нами, Санек, – неохотно выдавил он. – Посидим…

Бросил на меня взгляд, но тут же отвел его в сторону.

– Сегодня без меня, парни, – сказал я. – Учиться, учиться и еще раз учиться, как завещал Ленин. Мне нужно произвести на нашу немку хорошее впечатление, чтобы не было потом проблемы с зачетом. Так что не до гулянок пока. Сегодня меня ждет не вино и девочки, а текст о Берлине.

Славка улыбнулся, принялся выкладывать на стол газетные свертки, как я заподозрил, с продуктами. Горка свертков на столе становилась все больше.

«Да здравствует коммунизм в отдельно взятой комнате студенческого общежития! – подумал я. – От каждого по возможностям, каждому по потребностям!»

Килька – хорошо. Но копченая рыба и соленое сало – тоже неплохо. Вечер в обществе конспектов и учебников обещал быть приятным. И сытным.

Могильный пожал плечами.

– Ладно, – сказал он. – Учись, студент. Если не сумеешь что-то перевести, вечером помогу: сделаю вклад в твою образованность. Но если вдруг устанешь зубрить свой немецкий, приходи. Будем тебя ждать. Нет, Сашок, я серьезно! Заканчивай по-быстрому свои дела и иди к нам.

– Хорошо, – сказал я. – Постараюсь. Но не гарантирую.

– Э-э-э… ты угощайся, если проголодаешься, – сказал Аверин, указал на стол. – Бери, что захочешь. Не стесняйся. Мамка нарочно мне так много еды с собой завернула, чтобы я тебя накормил.

– Передай маме огромное комсомольское спасибо!

Я вообразил, как потираю ладоши. Пробежался взглядом по сверткам. Руки так и тянулись к столу, чтобы пошуршать газетами, узнать, что именно под ними скрывалось. Словно и не стрескал только что тарелку картошки и полкило соленой кильки с хлебом.

«Сейчас бы хороший длинный мистический сериальчик ко всем этим вкусностям, – подумал я. – Или футбольный матч посмотреть».

Вздохнул: вспомнил, как долго еще ждать появления хорошего интернета.

Штудировать учебники расхотелось. Немецкому я еще вчера уделил много времени. Под Светкины пирожки он заучивался неплохо. Решил, что сегодня обойдусь художественной литературой – давно собирался полистать книгу «Как закалялась сталь»: в школе я так и не удосужился в нее заглянуть.

«Никаких походов в гости, – подумал я. – Проведу вечер дома. Только я, книга Островского и много еды».

Мысленно пообещал, что стесняться не буду, ведь холодильника-то в комнате нет, чего добру пропадать.

Островский меня не увлек, хотя я честно пытался следить за сюжетом, не перескакивал через абзацы. Читал о терзаниях Павки Корчагина (представлял лицо молодого Владимира Конкина – не Василия Ланового). Пытался вообразить себя на его месте в образе идейного комсомольца, борца за марксистско-ленинские идеалы. Но понимал, что слишком уж привык стремиться к буржуазным ценностям. Смотрел на поступки комсомольца Павки как на похождения чудака. Подумал: «Он бы точно не присвоил найденные в доме Рихарда Жидкова купюры».

Я неторопливо листал страницы, но все меньше понимал, что именно пытался донести до меня автор книги. Не винил в этом Островского. Понимал, что я попросту не был настроен на чтение, потому что мои мысли то и дело возвращались к утренним событиям. В прошлой жизни мне не приходилось сбрасывать людей в погреб и обухом топора ломать им ноги. Хотя не сомневался, что способен на такое – при необходимости (вот и доказал сам себе). Я вновь и вновь анализировал, правильно ли сегодня поступил, перебирал в голове «а что, если бы…».