– Возьмут, возьмут, – поддакнул хозяин дома. – С хорошим аттестатом, да еще и комсомольца… Чего б не взять-то? Да еще и работящего…

Он склонился над чашкой, спрятал от меня улыбку.

«Вот нисколько он не похож на того Каннибала, о котором трубили газеты», – подумал я.

– Ты пей чай-то, – сказал Жидков. – И печенье бери. Не стесняйся.

Я послушно пригубил горячую чашку. Под пристальным взглядом хозяина дома. Но сделать даже крошечный глоток чая не рискнул: помнил о бесплатном сыре и о мышеловке. Хотя мой живот и кричал о том, что отказываться от бесплатной еды – последнее дело, а не попробовать печенье – так и вовсе сродни преступлению. Жидков неторопливо размешивал сахар, постукивая о стенки чашки ложкой. Я вдруг сощурил глаза, прижал к губам руку – сделал вид, что обжег язык.

– А что, дядька, уехала уже милиция? – спросил я.

Поставил чашку, прикрыл рот тыльной стороной ладони.

– Какая милиция? – спросил хозяин дома.

Усмешка исчезла с его лица. Глаза мужчины заинтересованно блеснули.

– Так… эта… те, что стояли за два дома от вашего, – сказал я.

Кивнул в сторону сеней.

– Когда шел сюда, обратил внимание: машина милицейская стояла на дороге. И люди в форме рядом с ней курили. Подумал: мож, случилось чего? Ограбили ваших соседей? Или кто умер?

– Не знаю.

Жидков отодвинул чашку, поднялся из-за стола.

– А далеко они стояли от моего дома? – спросил он.

– Так… за два дома отсюда. Вон там.

Я ткнул пальцем в стену. Спросил:

– А что, пошаливают в городе разбойнички? Не повывела их советская власть? У нас в Каплеевке давно ничего сурьезного не случалось, если только мужики подерутся спьяну…

Рихард Жидков пожал плечами.

– Зареченск – большой город. Всякое случалось. Особенно после войны. Но наш район тихий, милицию тут редко встретишь. Помер, может, кто-то из соседей? Тай вроде нет среди них стариков… Или спутал ты, и не милиция то была вовсе?

– Вот вам…

Моя рука взметнулась ко лбу, но замерла на полпути. Я изобразил испуг. Прижал руку к значку на груди.

– Честное комсомольское! Видел!

Жидков усмехнулся.

– Пей чай, юноша, – сказал он. – Пойду, выгляну в окно: может, увижу, кого ты принял за милиционеров.

Хозяин дома направился в сени – без спешки. Я выбрался из-за стола и поспешил за ним, поскрипывая половицами. В сенях нас встретила прохлада (я снова вспомнил о свитере). Жидков хлопнул рукой по выключателю на стене: выключил в сенях свет. Потом погасил и тот, что горел над верандой. Однако тьма не заволокла пространство за окном: небо уже посветлело, над крышами домов виднелась пока неяркая полоса рассвета. Ветерок покачивал ветви деревьев. Но птицы пока помалкивали.

– Где ты их видел? – спросил хозяин дома.

Он положил руки на тулуп из овечьей шкуры (проветривался?), что покрывал придвинутую к окну большую тумбу; вытянув шею, смотрел сквозь оконное стекло.

– Вон там они стояли, дядька.

Я левой рукой указал в сторону дома Пимочкиных. Правую руку сунул в карман.

– Не вижу там ничего.

Пальцы правой руки легко вошли в отверстия кастета, того самого, что нашелся в вещах Комсомольца. Вынули его из кармана. Сжались в кулак.

– Как это не видите? – сказал я. – Вон же эта машина! За кустами!

– Где?

Я не ответил – размахнулся и что было сил ударил мужчину свинчаткой по затылку.

Звук от удара получился глухой, неприятный. Человек, обучавший меня этому удару в прошлом (или в будущем?), просил контролировать силу, не бить слишком сильно («Если не хочешь, Димон, получить покойничка»). Но тот совет годился для меня прежнего. А вот тело Александра Усика не нуждалось в ограничениях на силу: я переживал, что силы удара и вовсе не хватит – три дня отрабатывал этот прием с кастетом. Рихард Львович Жидков не вскрикнул от боли – стал молча заваливаться набок. Я подхватил бесчувственное тело, помог ему распластаться на полу.

– Прости, мужик, – пробормотал я. – Пусть ты и не похож на Каннибала… Но чем уж совсем ничего не делать, я лучше все же пошарю у тебя дома. На всякий случай. И если мои подозрения не подтвердятся, обещаю: обязательно перед тобой извинюсь.

Я связал Рихарда Жидкова его же подтяжками: ничего более подходящего для обездвиживания пленного в сенях не заметил. Зато обнаружил там занятную вещицу – самый настоящий обрез винтовки системы Мосина. В разновидностях мосинок я не разбирался, но похожую уже держал в руках, вот только та была в идеальном состоянии, со снайперским прицелом и блестящая от лака, а не потрепанная жизнью, как эта.

Нашел я обрез под той самой овчиной, что лежала на тумбочке у окна. Взял укороченную с обеих сторон винтовку в руки: далеко не новая, но без заметных повреждений и ржавчины. Отодвинул затвор, вытряхнул на тулуп пять патронов. Не учебных, самых что ни на есть боевых. Наследие почти четверть века назад закончившейся Великой Отечественной войны?

Повернулся к лежавшему на полу хозяину дома. У головы того появилась небольшая кровавая лужица. Все же кастет содрал кожу, но никаких жизненно важных вен или артерий не разорвал, иначе крови на полу было бы значительно больше. Жидков все еще был без сознания (знатно я приложился к его затылку). Я прищелкнул языком, помахал обрезом, словно дубиной.

– Серьезная штуковина, – сказал я. – Сомневаюсь, мужик, что у тебя есть на нее разрешение.

Посмотрел в окно.

Ворота и калитка – как на ладони.

– Хороший обзор. Никак, ты отсюда отстреливаться собирался? От грабителей или от милиции?

Положил обрез поверх тулупа. Хотя руки так и чесались поиграться с оружием.

– Так ты к винтарю рванул, а не ментов высматривать, – сказал я. – Правильно понимаю?

Мужчина мне не ответил (его лицо при свете лампы казалось бледным, почти обескровленным).

Но я в чужом ответе и не нуждался: привык больше доверять своим глазам и ушам.

– Никак, испугался?

Я повертел в руке винтовочный патрон.

«Калибр семь шестьдесят два».

– Маньяк ты или нет, пока не пойму, но рыльце у тебя точно в пушку.

Я усмехнулся. Уронил патрон на овчину, рядом с четырьмя другими.

– И это замечательно, – сказал я. – Ведь получается, что я не доброго самаритянина приголубил железкой по черепушке.

Мой план заключался в том, чтобы отыскать в доме Рихарда Жидкова (или рядом с ним) человеческие останки, раз уж сами служители правопорядка упорно не желали их искать, и предъявить свои находки милиции в комплекте со связанным маньяком (разумеется, анонимно: светить перед милиционерами лицом я не намеревался). В задумке все это выглядело замечательно. Пришел, увидел, победил, классический сценарий для супергероя. Осталось лишь его осуществить.

Устраивать над Каннибалом самосуд я не собирался, хотя изначально и подумывал над таким вариантом. Меня не смущала возможность замарать руки: сложно замарать что-либо, кроме топорища, убийством подобного монстра, употреблявшего в пищу тела собственноручно убитых мужчин и женщин (и детей!). Но я отложил этот способ совершения правосудия на крайний случай, потому что допускал возможность ошибки (а вдруг?). Да и не хотел пачкать преступлением свою нынешнюю, пока чистую репутацию.

Я точно помнил, что в зареченских газетах девяностых годов упоминалось: убийца-каннибал прятал кости своих жертв на грядке еще с середины сороковых годов. Рассуждая логически, я предположил, что к тысяча девятьсот шестьдесят девятому году он закопал в огороде не меньше пяти человек. «Под окнами». Это утверждение врезалось мне в память. Со стороны улицы никаких грядок под окнами не заметил, а это значительно сужало фронт для земляных работ, что не могло не радовать.

Посмотрел на связанного по рукам и ногам хозяина дома, подозреваемого не только в незаконном хранении огнестрельного оружия. Понятия не имел, сколько еще он проваляется без сознания, поэтому решил подстраховаться на случай, если тот вдруг очнется и станет изображать гусеницу. Вернулся в комнату с печью, взял со стола полотенце, которое раньше прикрывало печенье от посягательства мух. Свел кисти рук и щиколотки своего пленника максимально близко (за спиной) – соединил их веревкой из свернутого в трубочку полотенца.