Тяжело вздохнула, подумав, с какими дураками жила по соседству. И не ответить нельзя, нужно поддерживать хорошие отношения с ними ради положения опекунши в их местном обществе. Да и сама я, возможно, однажды вернусь туда, так что лучше проявить сдержанность. Тем более никто не должен ничего заподозрить.

— Я не могу уехать сейчас, милая госпожа Стрелицая, это будет означать мое поражение. Я должна учиться, несмотря ни на что, получить диплом Академии, который не достанется Хрусталеву, и доказать, что смертные тоже имеют право на уважение в этом мире.

В ее глазах безошибочно уловила гордость.

— Наверное, ты права. Уважают только сильных, слабым не выжить. Ты у меня сильная. Но, — ее взгляд снова посуровел, — я не оставлю тебя до окончания разбирательства, мы вместе пройдем через это испытание. Правда на твоей стороне, и пришло время торжества справедливости по отношению к нам, смертным!

Вновь испытала прилив благодарности к женщине, заменившей мне мать. Ах да, насчет моих родителей!

— До разбирательства у нас еще есть время, а пока я хотела бы задать вам один важный для меня вопрос. Позволите? Или сначала заказать вам обед? Его могут доставить прямо сюда.

— Не откажусь, моя милая. Дорога была утомительной, но я не останавливалась в гостиницах, так стремилась приехать к тебе.

Вызвала служанку, распорядилась подать нам обед, и усадила опекуншу за стол. Она оглядывала комнату, одобрительно отзываясь об обстановке, а когда принесли яства — удивленно замолчала.

— Надо же. Они специально так стараются для тебя?

— Нет, что вы, это обычный обед для учеников, не желающих посещать столовую. Здесь насчет еды нет жесткой дисциплины, ее можно получить в любое время и в неограниченном количестве.

Матильда опустила глаза, видимо, вспоминая, как тяжело приходилось три года назад, когда в наших краях возник голод из-за неурожая.

— Да, ценить нужно такое место, как Академия. Прости за те эмоции, я просто боюсь, что с тобой что-то случится. Я берегла тебя, как могла, с того самого дня, а потом…

— Все хорошо, я вас понимаю. Попробуйте рагу, оно изумительно!

Едой и милыми улыбками я задобрила Матильду, надеясь, что она достаточно расслабилась, и только тогда задала волнующий меня вопрос:

— В целительском корпусе я видела странные сны, на грани безумия и яви. В них мои родители были живы, и за недолгий срок я будто прожила с ними целую жизнь. Но, полагаю, это было действие снадобий и сильнейшего потрясения. Так вот, — провела сухим языком по губам, переходя от лжи к самому вопросу, — могли бы вы мне рассказать все, что знаете о моих отце и матери, чтобы я могла наконец отличить выдумки от правды.

Растерянность, жалость, нежность — эмоции одна за другой отразились на ее лице, прежде чем она ответила.

— Конечно, сейчас я помогу тебе все вспомнить. Ваша семья переехала в наши края за два месяца до той трагедии, — она судорожно сглотнула, но нашла силы продолжить рассказ. — Твой отец — Мефодий Коледин — был инженером, и устроился на работу к Калмыковым на их фабрику. Людмила Коледина пошла ко мне в пансионат, учительницей. У нее было образование, и талант ладить с детьми. Они снимали комнату неподалеку, держались обособленно, хотя и безукоризненно вежливо и достойно. Я постоянно удивлялась, откуда у простой семьи столько благородства в манерах, так что они быстро завоевали всеобщую приязнь и одобрение. Ты же постоянно болела, и по этой причине оставалась дома, под присмотром хозяйки доходного дома за отдельную плату. Скажу честно, до пожара я видела тебя лишь единожды.

Интересно… Господин Круторогов сказал, его доверенные слуги поселились со мной на севере, но почему потом уехали? Сбежали? Кто-то что-то заподозрил? И зачем было выставлять меня больной? Наверное, чтобы предельно изолировать от общества, скрывать, пока опасность не минёт.

— А потом в наш провинциальный театр привезли знаменитый спектакль Малого театра имени его величества крола Пшемысла Казимирова. Я знала, что твоя мать любит искусство, и походатайствовала за нее перед нашим воеводой Косминским. Чтобы задобрить такую отменную учительницу, оставить ее преподавать в нашем пансионате, воевода выделил три дополнительных билета, и после долгих колебаний (я так и не поняла, почему Коледины не хотели брать подарок) мы все вместе отправились смотреть известный спектакль.

Она замолчала, вспоминая тот кошмар, и я вдруг поняла кое-что важное: все эти годы я жалела себя, считая, что потеряла больше всех, что больнее всего пришлось мне. Но я была ребенком, и мало что помнила, а вот Матильда запомнила все до мелочей: бушующее пламя, крики, смерть.

— Как это было, — спросила слабым шепотом.

— Мне нужно было отлучиться для беседы с важной персоной из совета попечителей воеводства. Я надеялась на денежную помощь пансионату, и мы с ней весьма приятно побеседовали в ее ложе, как вдруг почувствовали запах гари. Актеры играли на сцене, публика затаила дыхание (нас не часто баловали подобными представлениями), и люди не сразу обратили внимание на дым. Но раздались первые крики, в мгновение ока все подскочили, образовалась давка, шум. Я пыталась пробиться к вам, но пожар с неестественной силой и скоростью расползался, люди задыхались от ядовитого газа. Пока я добежала до лестницы, стали осыпаться балки. Представляешь ярость огня! Следствие показало, что в театре злостно нарушали все возможные правила пожарной безопасности: якобы и запасных выходов не было предусмотрено, и лестницы были слишком узкими для большого скопления людей, и расстояние между рядами стульев было непозволительно уменьшено. Но среди народа ходили слухи об умышленном поджоге. Нам, смертным, не уничтожить за несколько минут огромное здание!

Они сожгли заживо сотни людей, сотни! Изверги! Семья Рустемзаде пролила много крови, только чтобы избавиться от меня. А я не могу даже признаться Матильде, да и что я скажу, что из-за меня мертва ее дочь?!

— Когда я пробилась в коридор на нашем этаже, то сразу увидела твоего отца с моей девочкой на руках, — ее голос треснул, сменяясь рыданиями. — Они лежали на полу, раздавленные рухнувшим потолком. Чуть поодаль была твоя мать: ей придавило нижнюю часть туловища. Я думала, вы тоже мертвы, но вдруг она пошевелилась, и ты громко заплакала. Я взяла тебя, а она умерла, не успев сказать ни слова. Не помню, как мы выбрались, все полыхало в красном мареве. Пришла в себя только в лечебной карете. Сердце разрывалось от горя, но я лишь крепче прижала тебя к себе, уже зная, что никогда не отпущу.

Последующие полчаса мы провели обнявшись, уткнувшись в плечи друг друга, и поливая их слезами. С того дня в целительском корпусе, после подслушанного разговора, я словно переродилась, смотря на свою жизнь, поступки, окружающих и все остальное под другим углом. Наконец-то я смогла понять мою Матильду, и оценить ее по достоинству.

— Моя Элиф, моя милая доченька! — приговаривала женщина, нежно гладя меня по волосам.

— Позвольте задать еще один вопрос! Почему вы назвали меня Элиф? Насколько я помню, при рождении мне было дано другое имя.

— Да, по документам у тебя было другое имя, но все сгинуло в пламени, восстанавливать было некому, а, когда у меня просили, как тебя записать, я растерялась, забыв напрочь твое законное имя. По правде говоря, твои мать и отец тебя им и не называли почти, предпочитая прозвище — Элиф. Его я и вспомнила. Не знаю, где они услышали это слово, и что оно означает, но с того дня ты стала Элиф Стрелицкой, и я ни разу не пожалела, что мы стали семьей.

В просторном кабинете устроились попечители, включая лорда Девона Дартмура и иных попечителей-иностранцев, прибывших специально для слушания. Мы с опекуншей и назначенными мне представителями сидели перед ними, справа — представители Вадима Хрусталева, а слева — присяжные заседатели. В конце зала устроились зрители, которых сначала не хотели пускать, но из-за поднятой шумихи все же уступили. Мне было спокойно, зная, что друзья рядом, и они не позволят адвокатам Вадима убедить попечителей смягчить наказание для подонка.