Будто читая мысли заядлого курильщика, старый Тонино достал из кармана джемпера белый «Мальборо» и потемневшую от времени бензиновую зажигалку, которую некогда называли «товарищ в пути». Он медленно вытянул одну сигарету, закрыл пачку и молча отправил ее на другой конец стола, где она остановилась в двадцати сантиметрах от Синиши. Потом легким отточенным движением пальцев он оторвал фильтр и стал не спеша заталкивать сигарету в мундштук. Наконец он прикурил, втянул дым глубоко в легкие и отправил в противоположный конец стола зажигалку. Синише сразу захотелось курить, как будто он никогда не бросал, но политическое чутье не дало ему прикоснуться к пачке. Нет, этому старому зануде не удастся его перехитрить! Вы только посмотрите на него: отвернулся к окну, как будто ему фиолетово, старая провокаторская свинья!
Тонино с готовностью подставил отцу пепельницу, а потом перевел поверенному невысказанное предложение:
— Угощайся, если хочешь курить…
— Нет, спасибо, я буду только кофе.
Все приятные вкусы Синиша привык переводить на своеобразный язык собственной геометрии. Хорошее вино всегда имело форму эллипса того или иного цвета. Салат айсберг, приправленный как полагается, был равносторонним треугольником, копченая колбаса — равнобедренным, а вкусный горячий кофе — вращающейся окружностью наподобие колеса без спиц. Тот кофе, который он пробовал сейчас, вызвал у него ассоциацию с двумя концентрическими окружностями, медленно вращающимися в противоположных направлениях. Внешним кругом был сам кофе, качественный и ароматный, а внутренним…
— Тонино, это вот ты добавил козьего молока?
— Овечьего, овечьего. Молодой овцы.
— Парень, этот кофе восхитителен. Это…
Пока Синиша придумывал подходящий комплимент, ему снова захотелось курить, и тут он сообразил: эта парочка дурит его, пытается для чего-то заманить его на свою сторону. Э нет, дорогой, так не пойдет! Он быстро допил кофе и встал.
— Тонино, а покажи мне вашу деревню, пока не началось собрание.
— О, разумеется! С превеликим удовольствием! Ты только подожди пять минут, я тоже приведу себя в порядок. Налей себе еще кофе: в кофеварке немного осталось, а вот молоко. Я мигом!
Он отсутствовал четверть часа, а потом появился с мокрыми зачесанными волосами. На нем был старый черный костюм, брюки которого тоже оказались ему коротки. Пока его не было, Синиша даже не пытался заговорить со стариком. Он решил выждать, пока противник первым не откроет свои слабые стороны. В тот момент, когда Бандерас (когда он увидел его, то подумал: «ты смотри — вылитый Бандерас!») наконец появился в дверях кухни, поверенный уже находился на грани своих слабых абстинентных нервов. Он как раз размышлял над тем, как вытащить у старика сигарету, чтобы тот ничего не заметил.
— Теперь ты немного подожди меня, — сказал он. — Я схожу в свою комнату за курткой и блокнотом.
Спустя несколько минут, когда они немного отошли от дома, он спросил Тонино:
— Это ты слил и вымыл мой ночной горшок?
— Что ты имеешь в виду? А, это… Да, я, кто же еще? В доме сейчас живем только мы втроем.
— Тонино, это был мой горшок. То есть посуда, разумеется, твоя, но содержимое было моим. Я бы сам все сделал, рано или поздно, а так получилось как-то глупо, не знаю…
— Да не переживай ты по мелочам. А чем, ты думаешь, я занимаюсь, сидя целый день дома с отцом? Кто постоянно достает горшок из-под его коляски? Он ведь хлещет пиво как сумасшедший!
— О’кей, но пойми, мы всего полдня как знакомы, а ты мне уже горшок вымыл, кровать застелил… Я прямо чувствую себя не в своей тарелке. Давай договоримся кое о чем. Если я сам тебя не зову и не прошу, ты, пока я у вас живу, вообще не заходишь в мою комнату. Хорошо?
Тонино помолчал несколько секунд.
— Хорошо, если ты так хочешь. Ты только скажи, как тебе понравился вид из окна сегодня утром? Эта нижняя юбка, развевающаяся на ветру…
— Какая нижняя юбка?
— Вечером я подвесил старую мамину белоснежную юбку за окном мансарды, чтобы скрасить тебе утро, когда ты проснешься.
Синиша остановился.
— Тонино, а вы с твоим стариком каждого поверенного вот так с ума сводите?
— Не знаю, что ты имеешь в виду. Если ты о юбке — то эта идея пришла мне в голову вчера, пока ты спал в каюте. Ни для кого из твоих предшественников я ее не вывешивал. Более того, после маминой смерти я ее даже ни разу не доставал из шкафа.
— О боже, боже, боже… О’кей, о’кей, забудь. Спасибо за заботу, я правда очень тронут, но больше не надо. А сейчас, пожалуйста, покажи мне достопримечательности Третича. Можем начать с этих вот солнечных панелей на крышах.
Полтора часа спустя восьмой поверенный правительства на острове Третич вместо толпы народа предстал перед пустым алтарем небольшой церкви святого Евсевия. В течение пятнадцати минут после назначенного времени снаружи, на условленном месте, никто так и не появился. Причем не только в лоджии — весь Пьоц (название главной улицы было только сотой частью всего того, что Синиша узнал от Тонино во время утренней прогулки) зиял пустотой. Так пусто не было даже в его голове, из которой, казалось, все то, что поверенный знал до сих пор, и все новое, что он узнал за сегодняшнее утро, словно расплавленный свинец вытекло ему под ноги и застыло между подошвами ботинок и булыжниками мостовой. Никто, ни одна живая душа не пришла на собрание! Этого, конечно, стоило ожидать: не зря же этот остров стал лобным местом для семерых его предшественников — но все же… Это был бойкот эпического масштаба, самое страшное событие во всей политической карьере Синиши, даже больший провал, чем та афера, из-за которой он здесь оказался. Бывало, на его выступление или пресс-конференцию приходило всего два человека — случайные прохожие или те, кого заставили прийти, — но такое с ним произошло впервые. А если к этому прибавить то, что он за эти полтора часа узнал от Тонино, становилось еще страшнее.
— Безумцы! — крикнул он, отвернувшись от алтаря и глядя против света на длинноногий силуэт Тонино, который остался стоять в небольшом дверном проеме при входе в церковь. — Вы все безумцы, — сказал он тише. — И ты вместе с остальными. Чем вы тут занимаетесь? Что вы хотите создать? Какую-то утопию, Аркадию, какого хрена?
Тонино слегка кашлянул: — Кхм, мы в церкви…
— Да что церковь, какая церковь? У вас нет ни священника, ни службы, а этот тип, что нарисован наверху, — вылитый святой Георгий, если только Евсевий не участвовал по молодости в рыцарских турнирах, а потом покаялся! О чем ты говоришь, парень?!
— Как бы тебе объяснить… хм… это тоже долгая история. Эта церковь изначально и была посвящена святому Георгию, но в шестнадцатом веке, если мне не изменяет память…
— О, нет! Нет-нет-нет, пожалуйста, прекрати… Не надо, я прошу тебя… Все эти твои долгие истории. А вот эта святая вода при входе — которая на самом деле морская вода — это, конечно же, опять долгая история?
— Ну, если нужно, я могу ее сократить. Ты, возможно, слышал, что в консервативных католических общинах на побережье есть такой обычай, когда настоятель вскоре после Пасхи идет благословлять море. У нас нет настоятеля уже почти шестьдесят лет. Следовательно, у нас некому благословлять обычную воду. Но если ты воскресишь в памяти античное изречение «опусти палец в море, и обретешь связь со всем миром», то сможешь заключить, что самая святая вода на этом острове — это и есть морская вода. Поэтому…
Синиша устало пожал плечами.
— Логично. Все очень логично. Но это не отменяет того факта, что вы конченые психопаты. Лично ты мне симпатичен, но и ты тоже псих, стопудово.
— Я просто стараюсь тебе помочь. На острове ты определенно не найдешь другого такого человека. Звучит банально, но здесь я твой единственный друг, по крайней мере пока.
Пораженный в самое сердце, поверенный взял своего переводчика под руку, вывел его из церкви и сел с ним в углу лоджии.
