* * *

— Трецицьуоне! Сограждане, друзья… Слушайте! — прокричал он на следующий день в полдень с верхней ступени Супольо. Вся деревня еще час назад собралась на Пьоце и вполголоса, из пиетета к только вчера похороненной покойнице, праздновала Сешевию тише, чем когда-либо. Все было на месте: и корзины, и столы с дарами прошлогоднего урожая — от плодов рожкового дерева, миндаля и оливкового масла до вина, ракии, хлеба и пирогов, но не было громких комментариев и веселых похвальных или, наоборот, глумливых песенок.

— Вчера… — продолжал Синиша, когда большая часть присутствующих повернулась к нему. — Вчера, когда мы хоронили нашу Кларицу, мы все знали, от чего она умерла. Мы знали это вчера, и знаем это сейчас: Кларица Квасиножич умерла от тоски, жалея о том, что она не может быть со своими детьми, их с Марчелло потомками, с теми единственными, кто у нее остался на свете. Она писала им, но они не отвечали. Молодежь бывает нечувствительной, я знаю это по себе. А потому я спрашиваю вас: разве была бы Кларица настолько несчастна все эти годы, умерла бы она или же веселилась бы сегодня со всеми нами, разве были бы ее дети настолько не заинтересованы в общении с ней, если бы у них была возможность хоть иногда сказать друг другу несколько слов? Разве случилось бы все это, сложись обстоятельства немного иначе? Те из вас, кто помоложе, кто вернулся относительно недавно — те, разумеется, знают, что сегодня существуют так называемые мобильные телефоны, в Австралии их, вероятно, называют сейла фоунз или как-то так… В конце концов, у многих из вас, если не у большинства, есть телевизоры, и вы каждый день видите рекламу этих телефонов. Это, собственно, телефоны, которые вы носите с собой, в кармане, и можете разговаривать по ним, откуда пожелаете и с кем пожелаете. Но здесь, на Третиче, они совершенно бесполезны. Вот посмотрите, это мой мобильный телефон. Я привез его с собой прошлой осенью, чтобы общаться со своими начальниками, сообщать им о том, что я делаю и как продвигается работа…

Толпа загудела.

— Хорошо, о’кей, этому вы, может быть, и не обрадовались бы, по крайней мере в первое время. Но я не мог позвонить вообще никому: ни в Загреб, ни куда-либо еще — потому что Третич слишком далеко от ближайшей сотовой вышки и здесь элементарно отсутствует сигнал. На Вториче он есть, и на полпути от него к вам он все еще есть, но на Третиче — нет. Вторицьуоне муожеду говуорить с кем хуоцят и куогда хуоцят, а от трецицьуоне — не. Тутай нету сигноала.

— А зоац його нету? — спросил кто-то, как будто они с Синишей договорились об этом заранее.

— Потому что ближайшая сотовая вышка слишком далеко. Потому что она на Вториче. Но я уверен, что ее могут привезти и на наш Третич, без проблем, если мы проведем эти несчастные выборы и изберем местную власть. Подождите, послушайте меня еще немного… Спасибо, Барт… Так вот, насколько я знаю, по закону сотовую вышку, ну, антенну, можно установить где-либо только с согласия законно избранной местной администрации. Другими словами, вышки на Третиче нет, вероятно, потому, что община Первич-Вторич не дала на это свое согласие, либо из-за того, что ни одна из двух фирм, которые занимаются в Хорватии мобильной телефонией, даже не подавала запрос на установку антенны на Третиче. И то и другое мы легко можем поменять в вашу пользу. Так что выборы зависят от вас. Вспомните нашу покойную Кларицу и ее печаль и решайте сами: вы продолжаете жить так же, как жили до сих пор, или вы хотите жить так же, как жили до сих пор, но с той разницей, что в любое время дня или ночи вы сможете позвонить своим родным в Австралию. Если вам больше нравится второе, все, что вам нужно сделать — составить два списка, в которых будет минимум по три кандидата, найти одну картонную коробку и провести выборы. Все остальное я беру на себя. Я напишу несколько писем, и дело будет решено — я, как-никак, поверенный правительства. Вам не придется ничего платить, более того, они еще сами вам доплатят, а я постараюсь достать для вас бесплатные телефоны. Вот и все. Вы знаете, где меня можно найти: либо в офисе, либо у Тонинота Смеральдича, либо у Селима. Буонарривоала воам Сешевия!

* * *

На следующий день никто не принес никаких списков, но в этот раз ничто не предвещало прежних бойкотов и обструкций. Каждый день к поверенному то тут, то там обращался как минимум один третичанин с каким-нибудь серьезным вопросом: как выглядит эта сотовая вышка, насколько она высокая, где он собирается ее установить, на чьей земле, должен ли у нее быть обслуживающий персонал или она стоит сама по себе, гудит ли она, светит ли, как часто на остров будут приезжать чужие люди, есть ли предоплата и сколько нужно платить… Каждый ответ Синиша в обязательном порядке приправлял напоминанием о детях и внуках в Австралии, а спрашивающие уходили в глубокой задумчивости. Как он обо всем этом не догадался раньше? Возможно, дело было в том, что его мозг вновь заработал только тогда, когда он стал регулярно смотреть новости и следить за развитием кризиса в правительстве. Премьер пока не подал в отставку, но досрочные выборы все еще витали в воздухе, а межпартийные переговоры, коалиционные совещания и выступления оппозиции занимали половину эфирного времени каждого выпуска новостей. Синиша после долгой паузы вновь достиг оптимальной рабочей температуры и количества оборотов в минуту.

— Гиляди, щто мне прислаль Джамбатиста, — сказал ему Селим в пятницу, когда итальянцы отошли от берега. — Я ему передаль бабки, щтоб он прислаль мне провод, и вот щто я получиль.

В коробочке лежала фотография мужчины и женщины, сидящих за столиком в каком-то ресторане, но их головы были вырезаны.

— Кто это?

— Билл и Хиллари Клинтон… Я, братк, я и Зехра. В Цюрихе, три год назад.

— А что с головами?

Селим раскрыл сжатые в кулак пальцы: у него на ладони лежали лица, которые отсутствовали на фотографии. Ему кто-то проткнул глаза, а Зехре — и глаза, и рот.

— Эт было в коробочке поменьщ…

— Ёкарный бабай! Это что, какая-то угроза?

— Какая-т? Да нас прост поубивайт, как щенят!

— Погодь, значит, они догнали, что ты их наколол и что малая все-таки с тобой?

— Ясен пень. Щто бы еще эт могло значить?

— Значит, они могут приехать сюда и кокнуть вас, в общем-то, когда им заблагорассудится?

Селим кивнул:

— И тебя могут, еси будещь с нами…

— Супер, твою мать… Погоди, меня они не могут, это будет международный скандал, грязное дело…

— Йес, эт ты правильно сказаль, грязное дело! Мафия думайт о государстве Италия больщ, чем о себе самой, так щто она, конещ, оставит свидетеля, она ведь всегда так делайт. А ты как раз тот калибр, щтоб вызвать межнародный скандаль… Тебя конещ не тронут, ага.

— Ладно, я врубаюсь, херню сморозил, успокойся… Слушай, я решил выйти завтра в море на катере Тонино и пройти половину пути до Вторича. Мне надо отправить пару имейлов и сделать пару телефонных звонков. Я бы и вас взял, раз такой стрём, прямо завтра, но мне самому ужасно стрёмно, ведь я никогда в жизни не управлял лодкой, — но если я пойму, что справляюсь, то послезавтра я переброшу вас на Вторич, топлива должно хватить, а дальше разбирайтесь сами. Идет?

— Идет, раз так над. А гиде мы сёдня будем спать? Мне ссыкотно оставаться дома.

— Блин, щас… Давай так: я дам тебе ключи от своего офиса, ты знаешь, где он находится. Когда совсем стемнеет, вы пойдете туда кружным путем, через лес. Возьмите с собой только самые необходимые вещи и переночуйте там. Закройте здесь, в доме, все двери и окна, а сами запритесь в офисе и не открывайте никому, кроме меня. Я должен вернуться где-то днем, не поздно.

— А как я узнаю, щто ты один, щто рядом с тобой нет Джамбатисты, который приставиль те ножь к горлу? Придумай какой-нить пароль.

— Ну, не знаю, ну это… Блин, что за фигня происходит… Не знаю, на хрен, я постучусь четыре раза.