— Прости, что? — подскочил Синиша и, обойдя тремя шагами стол, оказался перед Селимом. — У тебя есть спутниковый телефон?! И ты три дня молчишь?! Да ты вообще… Ты хоть…

— Сядь, друг. Я не вынощу, когда с утра кто-т вот так на меня дыщт, как Моника Левински, когда ей припечет… Сядь, грю, успокойсь.

Синиша сел и успокоился настолько, насколько ему позволял оглушительный стук в висках. Позвонить сначала Жельке, потом премьеру, потом в министерство… Какое министерство отвечает за супружеские отношения? Юстиции или соцзащиты?

— Открой глаза, посмотри на меня.

Синиша быстро раскрыл веки. Селим смотрел ему прямо в глаза, стараясь сохранять серьезное выражение лица.

— Специальн для тебя над начать заказвать кофе без кофеина… С первым апреля, братищка, с первым апреля. Смекайщь? День дурака, я тя накололь. Ты задолбаль меня с этой Цриквеницей, пенсией и газетми, каж день одна и та ж песня. Нет у меня тельфона, ни спутникового, никакого. Какой тельфон, Джамбатиста б мне его не продаль даж за три Зехры… Ой, наивняк!

Прошла почти целая минута до того, как Синиша снова подал голос:

— Селим, ты преступник, наркоман и врун. И членик у тебя как у кокер-спаниеля, как у пуделечка, как… Я правда его тебе отрежу, если ты еще хоть раз вот так меня наколешь. И отрежу я его тебе кусачками для ногтей, ясно тебе, больной говнюк?

В этот момент Селим наконец разразился хохотом из-за удавшегося первоапрельского розыгрыша.

— Подожди! — прервал его Синиша. — Вон они, спускаются по лестнице! Ты начнешь или я?

— Двай ты, ты ж власть.

— О’кей, но ты тоже не молчи. Черт возьми, мы вместе должны это как-то решить.

Первым из дома вышел хитро улыбающийся Тонино, приглаживая волосы ото лба к макушке и оглядываясь. Зехра остановилась в дверях и оперлась ладонями о косяк.

— Доброго утречка, а для нас есть кофе?

— Будет, Зехра, если вы его сварите, — холодно ответил Синиша, а Тонино сел на лавку с противоположной стороны стола и нахмурился.

— Братва, у нас проблема, — продолжал Синиша тем же тоном. — Я не буду ходить вокруг да около, в этом нет никакого смысла. Вы полностью узурпировали нашу гостиную. Вас одолевает эта ваша страсть еще до «Вестей», вы начинаете лапать друг друга на диване, мы уходим, чтобы вам не мешать, и что: сидим внизу на кухне или тут на улице, как два дебила… Мы должны как-то договориться, так больше продолжаться не может. Вы, конечно, молодцы, но мы тоже живем в этом доме. И тоже хотим смотреть телевизор.

— Замечание принимается, — сказал Тонино, когда Зехра ушла в дом, — но разве ты еще не собрал весь комплект для просмотра телевизора?

— Собрал, кум, но в моей комнате нет ни электричества, ни места для телевизора. Я могу разместить его разве что внизу на кухонном столе, а ты тогда отключай и убирай его каждое утро, если хочешь там завтракать.

* * *

Расписание было составлено тем же утром: по вторникам и пятницам Зехра и Тонино, если им приспичит, а им однозначно приспичит, имеют право уединиться в гостиной. В остальные дни эта комната находится в общем пользовании, а жених с невестой, если им приспичит, а им однозначно приспичит, пусть изволят утолять свою внезапную страсть в комнате Зехры.

В первую среду, на второй день «пасхоальной доччи», у Селима с самого утра начался понос, а Зехра после ужина вяло извинилась перед всеми, сославшись на болезненную менструацию, поэтому вечером перед телевизором сидели только Тонино и Синиша. Синиша держал в руках пульт и каждые несколько секунд переключал канал.

— Синиша, — прервал его Тонино в тот момент, когда он пошел по четвертому кругу.

— М-м?

— Если у тебя есть время, я бы хотел тебе кое-что показать. Меня интересует, что ты об этом думаешь, только честно, — неуверенно попросил жених и дал поверенному сложенный вчетверо листок почтовой бумаги. Несмелым, чересчур правильным почерком на нем было написано стихотворение.

— Только не вслух, — стыдливо добавил Тонино.

Синиша погрузился в чтение, а дочитав стихотворение, посмотрел в глаза Тонино:

— Маэстро, по-моему, это великолепно.

— Серьезно?

— Серьезнее не бывает. Его легко возьмут в любой литературный журнал. Подожди, я прочитаю еще раз…

Он вновь опустил глаза на листок:

МОЛИТВА

Когда тебя тяжелый сон

Разбудит

Когда ты устрашишься жить вслепую

Слушай

Услышишь ты слова моей

Молитвы

Лишь с тобою я счастлив, что существую

Лишь из твоих глаз прощенье приму я

Твой смех пусть знаменует новый день

Ты ведешь меня по свету

Ты даруешь мне заботу

Избавляешь меня от зла, аминь

— По-моему отлично, — повторил поверенный. В его словах не было ни капли притворства, стихотворение ему правда понравилось, тем более что, беря в руки листок, он немного побаивался фейерверка патетики в стиле стихов Тина Уевича из школьной хрестоматии. Разумеется, стихотворение Тонино не было шедевром хорватского художественного слова, но оно было нежным, гармоничным, в меру патетичным, искренним и любовным, по уши влюбленным.

— Ты написал его Зехре, а, Казанова?

— Да, — улыбнулся Тонино. — То есть нет… Я написал его довольно давно, когда о Зехре я мог еще только мечтать. Не говори ей.

— А сколько их у тебя? Мы можем издать сборник, я знаю пару человек в Загребе…

— Не нужно, еще будет время… — перебил его Тонино, осторожно складывая бумажку со стихотворением.

— Конечно будет: у вас здесь, блин, ничего, кроме времени, и нет… Как ты там написал, «жить вслепую»! Я просто хочу сказать, что если у тебя есть еще стихотворения и если они так же хороши, то почему бы не звякнуть по двум-трем номерам в Загребе и не издать сборник? Да, и раз уж мы заговорили о Загребе, как у нас обстоят дела с соляркой, ты ведь помнишь, что мне нужно позвонить и узнать, могу ли я вас расписать? Сколько у нас еще есть, десять дней…

— С топливом, хм, как бы тебе сказать… — начал юлить Тонино, — с топливом у нас не самая лучшая ситуация. Я… Однажды ночью я повел Зехру показать ей «Аделину», и… Я позволил ей уговорить себя, чтобы мы потихоньку совершили морскую прогулку, и мы доехали до юго-восточного берега Третича. Там мы бросили якорь, встретили первые лучи рассвета и… И незабываемо провели время, занимаясь любовью. Нам понравилось, и мы повторили это еще три раза, последний раз сегодня утром. Извини.

— Нет, это ты меня извини, но я не смогу вас поженить. Извини, но я поражен такой безответственностью. Сорри, без информации о том, имею ли я вообще право это делать, я в эти игры не играю.

— Погоди, послушай… Я уже размышлял об этом и составил заявление, которое мы подпишем вместо брачного договора. Слушай: «Заявление, которым Зехра… кх-кхм-кхм… и Антонио Смеральдич, сын Антония…»

— Погоди-погоди! — перебил его несостоявшийся регистратор. — Как ты сказал, какая у Зехры фамилия?

Тонино, занервничав, отвернулся к окну.

— Я пока не успел ее об этом спросить. Я сам сообразил только сегодня днем, когда составлял вот это, а потом я опять забыл. Потом допишу.

— Чудной ты! — рассмеялся Синиша. — Поехали дальше.

— Которым, значит, «…обязуются в своем семейном союзе полностью соблюдать все положения Закона о браке и других законов Республики Хорватии, касающихся брака и воспитания детей, до тех пор, пока им не представится возможность заключить официальный брак на острове Третич или где-либо еще в Республике Хорватии в полном соответствии с законом». Как тебе?