— Тебе ж ведь тоже приятно, правд? — спросила она с опаской, обнимая его сбоку руками и ногами.
— Приятно, да, правда… Ты слышала теорию, что человек лучше всего себя чувствует в то время года и в то время дня, когда он родился? Я родился через несколько минут после полуночи в конце весны, так что кто знает: вчера началась весна, может быть, наш успех с этим как-то связан, а?
— Откуд я знаю, наверн, но я думаю, что ты б это осилил и посредь зимы, ровно в полдень, если б раньше сюда приехл.
— Да… У тебя тут нет сигарет? Я свои оставил на столике.
— Я те принесу.
Зехра спрыгнула с кровати и натянула большой джемпер Синиши.
— Хошь еще пива?
— Можно одно, только не очень холодное.
— Хорошо, котик.
Оставшись в комнате один, Синиша вновь стал смотреть в потолок. Белый, глупый, скучный и пустой, как и любой другой потолок на свете, как и потолок в его новой комнате по соседству с Зехрой, в которую он переехал две недели назад. Он больше не хотел жить в доме Тонино, где старый инвалид-симулянт, дождавшись подходящего момента, рано или поздно умертвил бы его ножом или топориком, как циловека. Тонино, Селим и Корадо Квасиножич со своим ослом помогли ему перевезти все вещи за один раз, а Зехра, прячась от гостей, занятых распитием сливовицы, застелила ему кровать в самой маленькой комнате на втором этаже. Там он спал редко, потому что, как правило, проводил ночи в постели Зехры. Однако та жгучая, кипучая страсть, которую он ощутил, когда смотрел «Похотливую Крошку», и несколько раз потом, во время марафонов с исполнительницей главной роли, уже давно исчезла без следа и трансформировалась в физиологическую рутину, нередко требующую больших усилий. Однако последние три ночи Синиша старался ублажить Зехру, как никогда прежде. Не ради себя и не для того, чтобы что-то доказать: да, он старался для Зехры, но еще больше — для Тонино. Он чувствовал сильнейшую потребность как-нибудь его отблагодарить, хоть немного успокоить угрызения совести, которые одолевали его после того утра, которое они встретили вместе с ним, Домагоем, Тристаном и Изольдой, после конфликта с его отцом и переезда в этот дом на краю света и разума. Он хлопнул себя по лбу и отвесил себе две пощечины, когда до него дошло, что нужно сделать. Три ночи подряд он, с помощью коктейля, состоящего из тотальной концентрации и распаленной фантазии, удерживал эрекцию, чтобы наконец удовлетворить Похотливую Крошку, миниатюрную матерь всех индийских слоних, чтобы быть хотя бы наполовину уверенным в возможности осуществить свой план.
Зехра вернулась с сигаретами, пепельницей и пивом, сняла джемпер и вновь пристроилась рядом с ним.
— Ты прост чудо, знаешь?
— Слушай… Можешь оказать мне одну услугу?
* * *
— Любая угроза абсолютно контрпродуктивна, даже не думай об этом. Ты уже предпринял все цивилизованные меры, которые предпринимали твои предшественники, кроме одной, но и она, в общем-то, бесполезна.
— Какая? — спросил поверенный своего переводчика, хотя сегодня его не интересовало ничего, что касалось работы.
— Ты мог бы съездить на заседание совета общины Первич-Вторич и лично поучаствовать в их работе, добиться какого-либо решения на благо Третича и на основе этого мотивировать местных жителей на проведение выборов и участие в политической жизни муниципалитета.
— Какое еще благо? Какое благо? — стал, сам того не желая, сопротивляться Синиша. — Все блага на Третич по пятницам привозят итальянцы. Больше вам ничего и не требуется.
— Потому я и сказал, что это было бы бесполезно.
— Ясное дело. Ладно, проехали, не будем о работе. Скажи мне лучше, когда ты последний раз выходил вечером в свет?
— Если ты имеешь в виду театральные премьеры, кино или дискотеки, то сам прекрасно знаешь ответ. Никогда.
— В таком случае сделай мне одно небольшое одолжение. Сегодня вечером прими душ, побрейся, ну там, приведи себя в наилучший вид, и пойдем с тобой в свет.
— Синиша, ты же знаешь, что приезд Фьердо и отъезд его сына и племянника знатно истощили запасы всего острова, и мы пока еще не накопили достаточно топлива. К тому же, насколько я знаю, ночная жизнь на Вториче не сильно отличается от…
— Мы никуда не едем, мы остаемся на Третиче, но идем в свет. Договорились?
— Договорились. Но куда?
— Положись на меня. Ты, главное, приведи себя в порядок. Я серьезно.
* * *
Синиша не мог отвести взгляд от Тонино. Ровно в полдевятого, точно в назначенное время в дверь Селима постучали. На пороге стоял Томино в своей застегнутой до верха повседневной рыболовной ветровке и с капюшоном на голове. Но когда он снял куртку, то предстал в абсолютно новых джинсах и клетчатой рубашке из толстой фланели. Вместо старых, разношенных кроссовок, из которых он, казалось, никогда не вылезал, он надел новые, стерильно-белые, которые успели лишь слегка испачкаться у подошв, как будто он пришел сюда по влажному теннисному корту. Когда наверху, в гостиной, он сел на диван перед телевизором, из-под брюк блеснули белоснежные носки. Но больше всего впечатляли волосы: неухоженный куст на голове Тонино превратился в гладкий блестящий черный водопад, который сзади, ближе к концу, прямо над воротником, слегка загибался вверх. Бандерас, какж еще! В общем, Синиша не мог отвести взгляд от Тонино.
— Ты доволен? — спросил переводчик не без доли сарказма, откусывая первую соленую палочку из стоявшего на столе стакана. — Достаточно ли хорошо я привел себя в порядок для нашего исторического выхода в свет и нашей невероятной авантюры? Или, быть может, я все же оделся чересчур парадно для просмотра этого естественнонаучного документального фильма о дельфинах?
— Нет, маэстро. Ты совершенен. В Загребе тебя бы приняли где угодно, серьезно. Офигеть, ну ты меня, конечно… Откуда у тебя весь этот костюм?
— Если под костюмом ты подразумеваешь эту одежду, то я купил ее еще тогда, когда ездил встречать тебя на Вториче.
— Ты что, до сих пор ее не носил?
— Я все ждал, когда меня кто-нибудь пригласит пойти в дождь на такую шикарную и эксклюзивную вечеринку. Шучу… Просто старые вещи еще прекрасно мне служат.
— А чем ты обработал волосы? Какой-то гель? Бриллиантин?
— Ореховое масло. Когда я был маленький, мама постоянно втирала мне его в голову, чтобы волосы росли лучше и гуще.
— A-а. Как насчет пива? Селим внизу готовит, что-то там по своему турбо-рецепту.
— Давай.
Они смотрели документальный фильм о дельфинах на каком-то испанском спутниковом канале, грызли палочки и пили пиво, до тех пор пока не раздался стук в дверь. Тонино даже не повернулся, а у Синиши сразу же участился пульс.
— Вхи-и… Кхм! Входите!
— Добрый вечер… — вкрадчивым голосом поприветствовала их Зехра и мягко закрыла за собой дверь. Синиша галантно встал и подал ей руку, потом повернулся к Тонино, который остался неподвижно сидеть перед телевизором, таращась на сцену рождения детеныша дельфина.
— Ёкарный бабай, нам придется немного подождать, и — заново, — сказал Синиша.
— Что случилсь? Я все сделала, как ты сказал… О, бог ты мой, ты глянь, как он классно прикинулся!
— Да, я сам в шоке от его наряда. Слушай, давай-ка, плиз, сходи пока вниз, подожди минут пятнадцать и приходи снова, когда Тонино выйдет из гипноза. Пожалуйста.
— Все то ж самое?
— Все то же самое, только подожди пятнадцать минут.
— Не скажи ты мне то, что ты мне сказал, я б не ходила тут вот так вверх-вниз…
Синиша закрыл за Зехрой дверь и посмотрел на ничего перед собой не видевшего Тонино. Боже мой, подумал он, что происходит у бедняги в голове, когда он вот так тупо глядит сквозь предметы перед собой? Что он слышит, что видит, какой сюжет разворачивается перед ним? Может быть, он вновь и вновь ныряет с топориком и ножом, ища вход в подводную пещеру, и, чувствуя, что у него заканчивается кислород, тем не менее боится разочаровать отца, легендарного убийцу средиземноморских медведиц, который следит за ним и ждет наверху, в лодке? Судя по тому, что он рассказал, во время этой единственной попытки продолжить славную традицию своего отца Тонино пережил что-то похожее на клиническую смерть. Возможно, именно этот шок стал для него судьбоносным, может, именно этот короткий провал в бездну теперь повторяется каждый раз, когда он достигает какого-нибудь эмоционального порога? О чем он сейчас думает? Или внутри него все выглядит так же, как и снаружи: тупо, пусто и неподвижно?
