— Твою мать, пидорас, твою ж мать, ты что, не мог еще минуту продержаться? Не мог, хрен собачий? — зарыдала она от отчаяния в подушку, когда Синиша стал брызгать ей на спину.
— Черт…
— Конь чертов, мне всего минуты не хватило…
Синиша молча лег рядом, погладил ее по затылку и легко поцеловал в разгоряченное плечо. Она опустила руку и, не глядя, взяла что-то с пола, чтобы вытереть спину. Из всего того, что там валялось, она выбрала именно его рубашку. Синиша про себя выругался.
— Извинь, золотко, — сказала она примирительно, перевернувшись на бок и положив ладонь ему на грудь. — Ты сам видел, полторы слонихи… Знаешь, что мне сказал один в Боснии, когда я была еще девчонкой? Как будт, грит, бросил сосиску в автобус.
Синиша прыснул от смеха, скорее из-за жестокости шутки, чем ее сомнительной остроумности. Потом он вдруг почувствовал прилив нежности, просунул руку под Зехрину шею и обнял бедняжку. Она благодарно положила согнутую ногу ему на живот. Он снова засмеялся:
— Вот говнюк бессовестный, как ему такая хрень вообще могла прийти в голову?
— Идиот… А ты молодец, у тя талант. Тебе б подкачаться немног, и можно делать карьеру в порно. Я серьезн говорю. Ты б мог быть инженером.
— Каким инженером?
— Ну, знаешь, как бывайт, «маленький, но техничный»? Так вот, мне все время техники попадаются, пора б уже инженера найти.
Синиша опять засмеялся. Давно, очень давно он не смеялся от души и не расслаблялся до такой степени.
— Зехра… Джулиана, Крошка… Как мне тебя называть?
— Как хошь. Мож сам придумать мне прозвище, что мне подходит, как те кажется?
— М-м-м… Дай мне время хорошенько это обдумать, ладно? Ну, чтобы и тебе, и мне понравилось… А сейчас давай поспим маленько. Я дохлый, как…
— Давай.
— Слушай… А ты пробовала анальный? Ну, есть женщины, которым…
— Этого со мной еще никто не делал, и ты не будешь, — прошипела Зехра. — Еси хошь кого потрахать в задницу — попроси у Селима иль у этого твоего помощника.
— О’кей, давай спать.
— Давай.
Перебрав и сложив воедино все отрывки этой истории, отделив их от сна, в котором его сначала по всему Загребу, а потом по какому-то лесу гоняла старая негритянка, австралийская аборигенка, Синиша протер глаза и осмотрелся в пустой комнате Зехры. Повсюду была — частью аккуратно сложена, частью разбросана — самая разная мужская одежда. Ни одной женской вещицы. Кстати, нигде не было видно и его испачканной утром рубашки. На месте были ботинки, брюки, трусы, носки, майка и джемпер на пуговицах. Все, кроме рубашки. Перед Селимом и Зехрой он без проблем может появиться и с голым торсом, но как ему идти домой? Он порылся среди глаженых мужских рубашек, нашел самую неприметную, оделся и спустился в гостиную.
Еще на лестнице он услышал веселый визг Зехры.
— Восемьсят шесь с половиной! Что те Джулиана говорила? Восемьсят шесь с половиной! — радостно кричала она и записывала что-то на бумаге. — Входи, солнц, — сказала она, заметив поверенного в дверях. — Мы ставим на прыжки, мож с нами.
— Салют инженерам! — поприветствовал его Селим. — Кофеёк бущь?
— Можно. На что вы ставите?
Селим быстро встал и вышел из комнаты.
— На прыжки, с трамплина. Меня рахметли[17] бабушк моя научила. Старушк была в этом мастак, знала, какой буйт результат, пока лыжник еще в полете. А ведь неграмотная! Прикинь, перед смертью она съездила на олимпиаду в Сараево, чтобы впервые увидеть все вживую, мой отец ее возил. Стоит, знач, бабушка внизу и кричит: «Девяност! Восемьсят пять с половиной!» — и все время угадывает. Народ начсто одурел, ее по телевизору даж показали. Ну, а ты как? Выспалсь? Погоди, погоди секунд, смотри — летит, восемьсят четырь, точняк. А! Что Джулиана говорила? Восемьсят четырь!
— Я у тебя взял вот эту рубашку, не знаю, куда моя подевалась…
— Без проблем, твою я постирала, уже сушится.
— Почему у тебя в комнате столько мужских вещей? Любишь одеваться в мужскую одежду?
— А ты как думайшь? — ответила Зехра, глядя в экран телевизора.
— Понятия не имею — поэтому и спрашиваю.
— Погоди секунд, этот завершающ в первой серии. Маленький швейцарец, чудеса мог б совершить в этом сезоне. Смотри, восемьсят шесь с половиной! Ай, блин, восемьсят семь… Ладн, тем лучш для него. Что говоришь, у меня мног мужской одежды? А Селим те рассказал, как я сюда приехала? Спрятанная в его чемодане, засыпанная баблом, чуть не задохнулсь. Майка, джинс и кроссы. Больш я ничего не могла взять, кроме сберкнижки и паспорта.
— Да, но ведь уже прошло…
— Хошь сказать, почему Селим не купит у итальянцев, да? Ты, блин, вообще нормальный? Я ж как раз от них и сбежала, спряталась от них здесь, как я буду у них покупать бюстгальтеры и блузки? У меня ни косметики, ничего, на прическ мою посмотри — я сама стригусь машинкой и маникюрными ножницами.
— Слушай, я где-то через месяц смогу опять поехать на Вторич — составь мне список, там наверняка есть магазин.
— Ты сдурел? Селим грит, что они грызутся как кошка с собакой — этот остров и тот. Как тольк ты там купишь женский крем или тряпку, сраз пойдет слушок. Кому покупайт? Какой бабе? Да какой бабе ему покупать, люди, мож себе иль овце, иль своему помощнику, чтоб трахать его в зад? Дошло? Толстому Джамбатисте потребуется меньш недели, чтоб найти меня и убить. И Селима, по-любом, потому что он ему соврал и провез меня сюда у него под носом, а мож и тебя, раз ты тоже замешан.
— Так, — отозвался поверенный спустя несколько секунд. — Ты что, готовишь почву для какого-то вашего маленького грязного шантажа?
— Какого шантажа, милый, ты глянь, где я и какая я. Единствен, чем я могу тя шантажировать — это еси скажу, что больш тебе не дам, если ты не привезешь мне — тольк не с Вторича — кроссы тридцать шестого размера и целую пачку прокладк.
— Боже, и правда… Как…
— Тебе лучше не знать, — ответила Зехра коротко и безапелляционно, потом продолжила уже спокойно. — Меня мож не бояться. А Селима… Понятия не имею, что у него в голове, но думаю, его тож. Важно, чтоб итальянцы ничего не узнали. Кассета, которую ты вчера смотрел, пришла в прошлую пятницу с глиссером, хотя ее никт не заказывал: «Lussuriosa Bimba», да еще и в переводе на сербохрватский, при том что в договоре было написано, что она не выйдет на местном рынке. «Похотливая Крошка», мать их похотливую, по-любом что-т подозревают, начали угрожать Селиму.
— А щто такое? — прервал их появившийся в дверях Селим, внося на подносе три чашки и итальянскую кофеварку, из которой тянулась струйка пара. — Ты щто не садищься?
— Да-да, сейчас сяду.
— Садись, друг, я б на твоем месте еще спал, хе-хе… Знаещь этого полковника, иль майора, иль кем он там был, который трахаль принцессу Диану, — этот спал до двух, так она его укатывала.
— Да? Он это, разумеется, сам тебе рассказал, когда… где вы с ним были… на параглайдинге в Монголии?
— Не, братан, Диана мне рассказала. На Мальте. Слущ, есь одно предложение. У нас еще где-т полметра хорощего белого провода, хочещь нюхнуть с нами?
Селим достал из кармана очечник, открыл его и положил на стол рядом с подносом: внутри находились две стеклянные трубочки и маленький пакетик, наполовину заполненный белым порошком.
«Настоящий Синиша» еще никогда не побеждал так легко и быстро.
— Все, братва, мне пора. Вы отрывайтесь, я дам знать о себе завтра или, самое позднее, послезавтра, — выпалил поверенный на одном дыхании, схватил куртку и заторопился к выходу. Он не оглянулся ни на окрик Селима: «Да хоть кофейку-т выпей!», ни на тихий топот шагов Зехры по скрипящим половицам. «Синиша, стой!» — кричала она, выбежав за ним из дома. Ее голос и аромат лесного воздуха, проникший в легкие, все же заставили его остановиться.
— Ну чего ты? Прости этого дурня — имей он чувство меры, мы б никогда здесь не оказались. Не уходи, прошу тебя. Не сейчас, не так… И тебь тяжело, и мне, давай поможм друг другу, пока можем.
