— Прошу прощения, а кто этот господин, которого вы упомянули? — спросил Тонино. Синиша, к этому времени уже сильно повеселевший от выпитой сливовицы («Ка-ак откуд ракия, итальянцы те сюда щто хошь привезут!»), весело взглянул на него одним глазом.

— Слущ, кто такой Мейджор?! — взорвался Селим. — Джон Мейджор, парень! Премьер бывши, Великобритани! Да я ж те рассказывал, да-да, тебе! Когда меня депортирали с Кореи, я приехаль в Лондон и работаль там в маркетинговом агентстве «Сачи энд Сачи», а они как раз разрабатываль кампаню для тори, тамошнего консервативного крыла. Вот мне и поручили са-амое сложное — как раз так работать с Мейджором, щайтан его забери… Да я те сто процентов рассказывал, щито ты выкобениваешься?

— Селим, давай оставим эту историю до следующего раза, — произнес заплетающимся языком Синиша. — Вообще я хочу сказать, что это все очень здорово, как ты тусовался с этим Майором. Тьфу ты, с Мейджором! Джоном Мейджором… И этот бан Младен, Карл Младен, ну этот… Ну чувак, который собирается долбануть по Вашингтону пассажирским самолетом, это тоже отличная история, ее было бы неплохо продать Голливуду…

— Не по Ващингтону, а по Ню-Йорку, друг, а чувака звать Усама бен Ладен. Он мине об этом сам рассказывал, мы встречались в Эр-Рияде, а потом как-т раз в Бильбао я грил с одним из его людей. Я доложил об этом во все инстанци, — но, блин, вы ж политики, вы ж никого не слушате. А Усама тот еще фрукт, он это сделайт, от увидите.

— Ничего, мы сами с усами, а о политике можешь мне не рассказывать — посмотри, где я из-за нее очутился. Знаешь что… То, как ты сбежал из тюрьмы в Коп… Копенгагене, — это, конечно, круто, а уж то, как… да в общем-то все, что ты рассказал, — это высший класс… Но сейчас я хочу задать тебе серьезный вопрос, врубаешься? А ну поклянись, это самое… в глаза мне смотри: ты что, правда трахал певицу Северину? Нет, вот прям в натуре? Или ты сейчас трахаешь мозги мне и нашему бедному молодому островитянину?

— Я-я? Режь меня от тут, еси я совраль, — провел Селим указательным пальцем по горлу. — Дело было в Бельгии, на гастролях, можь у ней сам спросить.

— Все понятно. Список твой, как ты понимаешь, я отклоняю. Мне тоже в кайф, а уж я-то в кайфе понимаю, но это переходит все границы. Смекаешь? Северина — это Северина, а политика — это политика. Андэстуд? Вообще-то я такую музыку не слушаю, она мне, я бы сказал, противна, но…

Синиша даже не почувствовал, как Тонино мягко подхватил его под мышки и помог подняться из-за сучковатого стола в небольшом саду перед домом Селима. Горячий южный ветер набирал силу, и им нужно было торопиться, чтобы успеть домой до дождя.

* * *

Зимнее солнце, пряча последний теплый лучик, медленно садилось за склон погружавшегося в темноту Перенего Мура. Во главе длинного стола перед Зоадругой сидел поверенный, а справа от него — его верный оруженосец и переводчик. На противоположном конце трое стариков энергично сражались в карты, не обращая ни малейшего внимания на разливающуюся в воздухе прохладу. Партии разыгрывались стремительно, непосредственно сама игра занимала гораздо меньше времени, чем громкие перепалки в перерывах. Ругались всегда одни и те же два деда, а третий — продавец Барзи — самый старый из них, опустив глаза, молча подсчитывал очки: всем своим видом он давал понять, как ему неловко, как он сам опечален тем, что все время выигрывает. Синиша уже полчаса наблюдал за процессом, глядя то на игроков, то как бы сквозь них. Наконец он тихо сказал Тонино:

— Ты только посмотри на них! И после этого они вешают мне лапшу на уши по поводу того, что политические партии их поссорят, «мои» партии и «мои» списки! Ё-моё, да они каждый божий день сидят здесь, перекидываются в картишки и орут так, как будто готовы друг друга поубивать.

Тонино улыбнулся и молча пожал плечами.

— А самый прикол в том, что выигрывает всегда Барзи, а этот его кореш начинает потом гнать на третьего. Каждый день их здесь вижу, и всегда одно и то же, каждый день… Постоянно именно эта троица. Мне кажется, что они все время повторяют одни и те же слова. Да даже не слова, они, блин, целые фразы повторяют! «Цой кенса, нахе кенсу» — эта присказка целыми днями вертится у меня в башке, а я даже не понимаю, что это значит. В натуре, это связано с игрой, это есть в правилах, или они просто ругаются?

Не успел Тонино вдохнуть, как Синиша его перебил:

— Знаю-знаю, долгая история, у вас тут везде долгие истории: маленький остров с большими, блин, историями. Постарайся ее подсократить, плиз: у меня к тебе потом будет еще один вопрос, на который ты можешь ответить со всеми подробностями. А сейчас давай покороче. И потише.

— М-м-м… Значит, так. Лет двадцать тому назад Барзи вернулся из Австралии и рассказал, что у него рак. Вся деревня ему сочувствовала, односельчане старались во всем идти ему навстречу. Э-э-э, как бы мне продолжить… История вообще-то очень интересная, и жаль, что ты не хочешь услышать ее целиком.

Синиша смерил его строгим взглядом.

— Ну, если коротко, — быстро продолжал Тонино, — Анрико во время игры всегда кричит на Тому, третьего игрока, и ругает его за то, что тот поддается Барзи. А Тома отвечает что-то вроде: «Как же мне не поддаваться, когда у него рак». Это каждый раз злит Анрико, потому что тот уверен, что у Барзи нет никакого рака и он поздоровее не только его, но и вообще всех жителей Третича. Надеюсь, я ответил на твой вопрос. Прости, если получилось слишком пространно, но…

— Погодь. Эта «кенса» — это, что ли, и есть рак? Типа, английское «cancer» у вас превратилось в «кенса»?

— Мне неловко это признавать, но мои компетенции в английском языке не столь высоки. Так или иначе, «кенса» на третичском наречии определенно означает именно рак, карциному.

— Получается «чё рак, на хер рак?» — и вот эта фигня вертится у меня в голове по вечерам? Зашибись, теперь мне, конечно, стало легче. Ну ладно, а почему Анрико никогда не кричит на брата-симулянта, а наезжает вместо этого на третьего?

— Анрико и Эсперо, он же Барзи, не разговаривают с детства. Будь у тебя побольше времени, я бы рассказал тебе и эту историю, но… — остановился Тонино в надежде, что повери захочет услышать хотя бы сокращенный вариант. Но тот в своих мыслях перенесся совсем на другую орбиту.

— Погоди, а где они живут? Вместе или каждый сам по себе?

— Вместе, у Анрико и его жены. У Барзи больше никого нет. Его жена умерла в Австралии еще в начале семидесятых, а двое детей так и остались там.

— И что, они живут под одной крышей и за целый день ничего друг другу не скажут?

— Ни словечка. Они обмениваются сообщениями через бедняжку Паулину.

— Это жена Анрикота?

Лицо Тонино расплылось в блаженной улыбке.

— В чем дело, почему ты смеешься? — сердито спросил поверенный правительства Республики Хорватии.

— Ты нациноаешь говорить по-трецицьуонски!!!

— Чего?!

— Извини. Ты сказал «жена Анрикота» вместо «жена Анрико». Ты начинаешь говорить по-третичски. Это хороший знак, это значит, что ты начинаешь адаптироваться, пускаешь корни.

— Ага, ага, уже бегу искать свободный участок, чтобы построить дом и завести семью с одной из ваших баб, которых на острове ровно пять штук, — саркастически прошептал Синиша. — Не забалтывай меня всякой фигней, Тонино, а скажи лучше такую вещь. Как тебе кажется, сможем мы с тобой эту самую вражду двух братьев, такую непримиримую, как-нибудь использовать? Я думаю провести с ними небольшую работу и настроить их так, чтобы каждый основал, скажем, свою партию или там независимый список, что угодно, — ну ты понял…

— Боюсь, что твои измышления заранее обречены на провал.

— Почему? Можем хотя бы попробовать, что мы теряем?

— Разумеется, можем, но повторюсь: провала нам не избежать. Ведь даже если мы подговорим их выступить друг против друга на политической арене, деревня на это никак не отреагирует. Этих братьев мы считаем эдакими чудаками, но, с другой стороны, очень любим.