— Входи, Тонино, — произнес он усталым голосом.
— Повери, у меня две новости. Как это обычно говорят, хорошая и плохая, — выпалил Тонино, даже не поздоровавшись.
— Да? — равнодушно ответил Синиша, не отрываясь от компьютера.
— С какой начать? — продолжал Тонино в восторге оттого, что ему впервые в жизни подвернулся случай поучаствовать в этом анекдотическом диалоге.
— Ну, давай сначала хорошую, хотя я понятия не имею, что здесь может…
— У нас есть второй список! — воскликнул, сияя, Тонино.
— Да ладно! Серьезно?! — обрадовался поверенный и наконец повернулся лицом к своему ближайшему соратнику. — Второй список? Второй список независимых кандидатов для проведения выборов?
— Точно!
— Ё-моё, это же офигенно! А чей? От кого, кто его подал?
— Селим Ферхатович, — все так же радостно отвечал Тонино. Синиша вдруг весь обмяк.
— Тонино… Дорогой мой переводчик… Я бы даже сказал, господин государственный переводчик… Ты что, тоже взялся меня подкалывать? А? Какой, блин, еще Сезим? Ахалай-махалай, сезам, откройся!?
— Не Сезим, а Селим. Селим Ферхатович. Пришлый. Вообще, он босниец, а к нам попал год тому назад. Первое время случались недоразумения, но он быстро освоился.
Поверенный выпрямился в кресле и уставился на трещину, зиявшую в стене чуть пониже подоконника. Оба молчали с полминуты.
— Ладно, — произнес наконец поверенный, а оставшийся ни с чем «Настоящий Синиша» смиренно прошмыгнул мимо Тонино и нырнул под дверь. — Этот Ферхатович, я так подозреваю, и есть плохая новость? Или есть что-то еще хуже?
— К сожалению, есть. Он сказал, что выставит свой список только в том случае, если ему разрешат объединиться в предвыборную коалицию с TIIL Бартула.
— Повтори-ка еще разок, Тонино…
— Хм-м, я говорю, что Ферхатович не станет выставлять свой список, если ему не будет позволено объединиться с его единственным противником еще до выборов.
Синиша уже сбился со счета, сколько раз за эти полтора месяца он думал, как хорошо было бы сбежать с Третича, послать все к черту и вернуться к привычной загребской жизни. Но каждый раз он возвращался к тому, что ни о какой привычной жизни в таком случае не могло быть и речи. Он потеряет остатки своего авторитета в партии, а шеф в лучшем случае задвинет его в самый темный угол — и тогда все эти пятьдесят дней здесь насмарку… Перейти в другую партию, к союзникам или конкурентам, тоже представлялось сомнительным предприятием: даже если бы его кто-нибудь взял, закрыв глаза на эту злосчастную аферу, то на какую должность? Уж точно не для чего-то ответственного или хотя бы номинально важного… Что бы он ни сделал и куда бы ни сбежал, это только усугубит ситуацию. Так что…
— О’кей. Скажи, пожалуйста, какую игру затевает этот твой Али-Баба из Боснии? — спросил он после долгого молчания.
— Ох, я бы и сам хотел это знать. До сих пор он сидел тихо. К нам он прибыл сразу после окончания мандата твоего предшественника, седьмого повери, и… Погоди, сразу после или незадолго до… Хм-м…
— Эй! Слышь, Тонино! Алло! — поверенный испуганно выскочил из кресла. — Эй, не вздумай мне тут сейчас погружаться в эти свои пучины, в данной ситуации только этого не хватало. Слышишь меня? Ты слышишь, мать твою?!
— Разумеется, слышу. Что с тобой?
— Ничего, сорри, извини. Скажи, а когда можно будет зайти на огонек к этому боснийцу?
— Что до меня, то я готов хоть сейчас.
Они вышли из кабинета минуту спустя, но потом простояли добрую четверть часа на лестничной площадке между первым и вторым этажами: ведь раньше здесь была школа, в которую когда-то ходил Тонино, — так что погружения в воспоминания избежать не удалось.
* * *
С:/Мои документы/ЛИЧНОЕ/Селим
Третич, прежде всего его населенная западная часть, отдаленно напоминает перевернутую вверх ногами букву «е», чья поперечная черточка чуть-чуть не достает до кончика широкой внешней дуги. Этот кончик — по сути скала, образовавшаяся под постоянным натиском волн, накатывающих с открытого моря — когда-то назывался просто Арта, а теперь Кейп-Арта. На ее вершине находится маяк, «Лайтерна», а верхние ветки растущих за скалой сосен почти достают до его входной двери. Кончик же самой поперечной черты, как это ни странно, своего названия не имеет, зато весь мыс целиком называют просто Чиорта. От кончика Чиорты под водой тянется высокий риф под названием Пиорвый Мур, а метров через пятьдесят он соединяется с «дугой», благодаря чему в защищенную от ветра гавань могут зайти только суда с осадкой менее метра, а во время отлива это не удается сделать даже им. Единственное абсолютно безопасное место для причаливания и есть гавань, а наличие рифа и мелководность бухты, расположенной за ним, как раз и стали причиной того, что Третич никогда не являлся объектом стратегической важности. В небольшом слабо защищенном от ветра пространстве между Чиортой и Кейп — Артой, перед рифом, на день или два мог бы кое-как укрыться от бури корабль побольше, но в саму тихую гавань проходили только легкие лодки с минимальной осадкой и практически плоским дном, какие третичане строили испокон веку — гаэты, гаэтоны, гаэтины… Закругленная мелководная бухта и крошечный, едва различимый даже на самых точных профессиональных морских картах риф Пиорвый Мур — вот главные виновники того, что Третич остался островом без истории. За несколько столетий здесь побывали венецианцы, французы, англичане, австрийцы, итальянцы и югославы, но никто из них так и не смог придумать, как без особого ущерба сделать риф пониже, а бухту поглубже — и превратить это благословенное место в стратегический пункт, дающий контроль едва ли не над пятой частью Средиземноморья. Югославы старались больше всех: они даже заложили в Пиорвый Мур несколько центнеров взрывчатки, — но когда во время триестского кризиса они решили ее активировать, на поверхности моря появилось лишь несколько пузырей, как будто море слегка «пиорнуло», сам риф при этом остался цел и невредим.
И вот на этот-то остров Третич в один прекрасный день, без приглашения и предупреждения, прибыл Селим Ферхатович. Его привез пятничный итальянский глиссер, с собой у него была большая сумка и документ — гарантийное письмо, выданное предъявителю оного, а внизу стояла подпись Бонино. Третичане выделили пришельцу пустой дом покойного Йоландо Смеральдича на северном склоне Перенего Мура рядом с тропинкой, проходящей через густой бор и соединяющей порт с маяком на Кейп-Арте. Раз Бонино хочет спрятать этого типа именно здесь — ладно, но пусть это будет подальше от них. Босниец приложил немало усилий, чтобы найти общий язык с островитянами, но у него плохо получается, да и они не идут на контакт. Они до сих пор относятся к нему очень настороженно и не могут до конца понять, кто он такой: безбашенный авантюрист или же завзятый враль, каких мало.
(ПРОДОЛЖИТЬ, РАЗВИТЬ, ПОЯСНИТЬ, НАПИСАТЬ О СЕЛИМЕ ПОДРОБНЕЕ, ВСТАВИТЬ ЦИТАТЫ ЭТОГО КАДРА! РАССПРОСИТЬ ТОНИНО, ЧТО ОН ЗНАЕТ!)
* * *
— Вы, значит, шутки шутите, решили немного поразвлечься?
— Та не-е, брат, какий щутки? Мине просто в кайф общаться с оптимистом, — ответил поверенному Селим с характерным выговором, порой проглатывая целые слоги, как будто он только вчера покинул родной городок Фойницу в центральной Боснии, если он действительно там родился. — А раз уж ты заговориль о развлеченях, знащь анекдот, где Муйо звонит вечером Фате, она в постели, берет трубк, а он ей: «Фата, приду поздно — мы с Хасо в парке развлечений!», она кладет трубк, поворачивается на другой бок и грит: «Хасо, представлять, звонил Муйо, сказал, щто вы с ним в каком-т парке».
Несмотря на то что анекдот уже давно оброс густой бородой, на лице Синиши нарисовалась улыбка — очевидно, не последнюю роль здесь сыграла манера Селима рассказывать.
— Во-о, вищь, я ж те говорю. Улыбнулся — и все путем. Я и Мейджору сто раз повторял: брата-ан, ну подыми верхнюю губу: она ж у тя под носом, нос упирается в лоб, а за лбом-т у тя мозг, все взаимосвязано, ну. Ты мож быть серьезный, как пророк, но быть таким дольш трех дней — вредно. А он, собака, все серьезный и серьезный. Ну и гиде он теперь?
