Сначала показалось, не произошло ничего страшного. Пани Мельцаж эмоционально отчитала выпускницу, директриса присоединилась к обсуждению и подлила масла в огонь. Скрестив руки на впалой груди, пани Ковальская громко и отчетливо сообщила, что правила одинаковы для всех, что она не потерпит пренебрежения ими. Кристина стояла склонив голову, и черные слезинки набухали на острой бахроме ее ресниц. Пани Ковальская поджала тонкие губы и окинула всех учениц ястребиным взором. Девочки определенно нуждались в примере.

Тогда директриса заявила, что до самой Пасхи Кристине придется носить табличку «Целомудрие» и запрещено вести переписку. А также ей вменяется в обязанность очистить все камины первого этажа.

– Так на вашем лице окажется достаточно сажи, моя милая, – сухо заключила пани Ковальская и удалилась с чувством выполненного долга.

Кристина повздыхала для виду, но заключила, что перерыв в переписке только распалит страсть, а камины… Для чистки каминов у нее была личная Золушка.

Кася безропотно приступила к отработке чужого наказания. Помимо того что Кристина пообещала ей целый моток красных ниток, она наверняка свято верила, что старшую подругу наказали за пустяк.

И тут Кристина допустила вторую ошибку: ей следовало оставаться рядом с Касей, пока та чистит камины. Тогда в случае разоблачения она могла бы сказать, что добрая малышка помогает из сочувствия.

Но, как вы уже поняли, Кристина оставила Касю одну. Конструкция рушится именно в тот момент, когда ее сочтут нерушимой; легкий щелчок вышибает из-под ног опору.

Пани Мельцаж застукала девочку за оттиранием каминной решетки в полном одиночестве и по уши в золе. Бывшей балерине не хватало гибкости ума, но логикой она обладала железной, а потому мигом сообразила, что происходит. Касю тут же отвели в кабинет директрисы. Позднее никто не спрашивал девочку, что именно там произошло. Это было уже не важно.

Потому что Кася сломалась и выдала общий секрет – младших и старших девочек.

Последствия этого проступка легко просчитать. Новость мгновенно разлетелась по пансиону, и обе стороны были наказаны. Старших лишили возможности отправиться домой на пасхальную неделю, директриса написала всем родителям письма, в которых сообщала о проступке. Выпускницы, оскорбленные предательством, сделали вид, что младших больше не существует, и двери в интригующий мир полувзрослых захлопнулись.

А Кася?

Они расправились с ней быстро, жестоко. В клозете, который им было поручено отмыть от сливов до вентиляции, одноклассницы окружили Касю и дружно поколотили ее. В рот засунули грязную тряпку; кто‑то, кажется Юлия, держал Касю за руки, чтобы не барахталась, а остальные неумело, но яростно молотили ее кулаками.

Экзекуцию они закончили, вылив на обмякшую девочку полное ведро воды, оставшейся от мытья пола, со всей плавающей в ней дрянью – осклизлыми комьями чьих‑то волос, прутиками от метел и прочим мелким сором, – и оставили одну. Такой момент называют поворотным, словно щелчок тумблера. Молчаливая Кася, сидящая в луже коричневой от грязи воды, стала изгоем. И впервые привлекла мое внимание по-настоящему.

Как первоклассницы ни просили, но кудрявую Магдалену так и не перевели в другую комнату. Магде оставалось только посочувствовать – теперь ей предстояло делить дортуар с предательницей всю свою школьную жизнь.

Красную нить все же отменили. Слишком многие родители высказались против таких методов. Но и это было уже совершенно не важно.

Теперь мне приходится есть отдельно ото всех. Меня больше не приглашает за свой стол Кристина, не хлопает гостеприимно по скамейке рядом с собой. А девочки из нашего класса, стоит мне приблизиться, выливают мою кашу из тарелки в поднос. Роняют мой хлеб на пол и наступают на него. Со стороны кажется, что это случайность или я сама такая неловкая, но это не так. Просто их больше.

Сегодня мне плюнули в чай, а ведь я даже не попыталась с ними сесть.

Кстати, я до сих пор ношу табличку. Если утром забуду надеть ее на шею, то добавят еще несколько дней. На ней написано: «Умеренность». Но я не клала сахар в карман, это все они! За руку не схватить, на слове не поймать.

Иногда я ненавижу их так сильно, что начинает болеть в груди. Руки тогда сами сжимаются в кулаки. Но у меня такие маленькие кулаки – что от них толку? Зато я умею терпеть. Сначала я хотела написать дедушке, чтобы он приехал и забрал меня домой, и я даже написала такое письмо, но его проверяла пани Новак. Она всегда проверяет, чтобы мы не слишком жаловались на пансион и не делали грамматических ошибок.

Прочитав письмо, она не отправила его в корзину для бумаг, но и не вложила в конверт. Она села напротив и заглянула мне в лицо. Все уже закончили свои письма и ушли, но мне все равно стало страшно, что она скажет о моей беде вслух.

– Послушай, Кася. Если хочешь, я напишу еще одно письмо пану Монюшко. Добавим его к твоему.

– Хочу, – ответила я и сразу расплакалась.

– Вот и славно. Дедушка приедет и заберет тебя. А потом подыщет тебе другой пансион или школу, и там будут другие девочки.

– Пусть будут другие, только не эти!

– Но они уже подружились между собой, а ты станешь новенькой. Ты уверена, что они примут тебя лучше, чем Магда и остальные?

Тут я примолкла. Да, я могла убежать, но кто знает, не станет ли хуже?

– И последний вопрос, Кася. Ты уверена, что вы никогда больше не сможете поладить?

Мне и раньше нравилась пани Новак. Самая молодая из наставниц, невысокая и кругленькая, она напоминала домашнюю кошку. У нее даже глаза были зеленые. Все называли ее Душечкой.

– А как мне с ними помириться? Они меня ненавидят за то, что я предательница, – так и сказала, не побоялась.

– Милая Кася. – Пани Новак улыбнулась и дотронулась до моей щеки. У нее теплые руки! – Раны твоего возраста заживают так быстро, обиды забываются. Все пройдет. Не успеешь оглянуться, как вырастешь в прекрасную, интересную девушку, и они сами захотят, чтобы ты была их подругой.

Она заметила, как я шмыгаю носом, и тут же предложила носовой платок.

– А что мне делать сейчас?

Душечка задумалась. Она смешно сидела, закинув ногу на ногу, будто мужчина, и скрестив руки на груди. Одним пальцем она постукивала себя по щеке, хмурилась и надувала губы. Специально смешно делала, чтобы я улыбнулась. Я и не удержалась.

– Думаю, вам нужна какая‑нибудь общая игра. Если все будут участвовать, то сблизятся. Обещаешь подумать?

– Да, пани Новак, я обещаю.

Дедушке я написала другое письмо, про отличные отметки и первые ростки в нашей теплице.

В Библии написано, что нужно прощать своих врагов. Иисус прощал всех, учил подставлять другую щеку, и люди любили его и шли за ним. Это хороший пример.

Обычно мы носим две тугие косы. От этих кос болит кожа на голове, но ходить растрепой нельзя – накажут. У Магдалины волосы завиваются, как пружины в часах, и она перевязывает их одной лентой надо лбом, когда никто из взрослых не смотрит.

Я ее не выдам.

А еще она поет, когда делает уроки. Тихо и без слов, но очень красиво. Она мечтает стать оперной певицей, как ее мама, и я не сомневаюсь, что однажды так и будет. В нашем хоре она уже лучшая, а потом пойдет учиться в консерваторию.

Магда замечательная, но уж очень заносчивая. Она с удовольствием оставила бы меня в этой комнате одну, но ей не разрешили. Я бы хотела, чтобы она снова была моей подругой. Но когда она так смотрит на меня, будто я дождевой червяк, так сразу жить не хочется. Она все время уходит из нашего дортуара в соседний, где они собираются все вместе и наверняка говорят про меня гадости.