Он сидел на тятином месте, закинув на стол ноги в сапогах, и курил папиросу. Мерцающий огонек освещал осунувшееся лицо с хищными, как у ястреба, чертами. Снег на сапогах был розовый.

– Мы с Наумкой и тетка, – приблизившись, тихо ответил Фимка. – Батраки еще работать приходят.

– Батраки больше приходить не будут, – сказал комиссар, выпуская дым из ноздрей. – Успокой, пожалуйста, собаку.

Трезорка заливался лаем, припав грудью к полу, и весь дрожал. Фимка выволок упирающегося щенка на двор, где мешок и тятьку под ним уже присыпало свежим снегом, и захлопнул за собой дверь. Затем дрожащими руками поднес людям за столом крынку молока и душистый белый хлеб. Комиссар скупо улыбнулся.

Трезор скулил и царапался в дверь. За печкой, забившись в угол, горько рыдал Наумка.

"Дураки!" – подумал Фимка с досадой.

Он знал, что на новую власть, какая бы ни была, нельзя рычать и скалить зубы. А человек, который поднесет молоко и согреет на печке валенки, окажется нелишним.

Белоглазые никогда не придут за Фимкой, потому что он умеет быть нужным.

Праздничная суета кипела в парке, пеной поднималась над кронами деревьев, переливалась за ограду и выплескивалась в город. Пеной были красные шары в руках октябрят и мыльные пузыри, которые выдували малыши, сидя на плечах у родителей. Из репродукторов гремела торжественная музыка. Советские флаги хлопали на ветру и рвались в небо, как алые паруса корабля Грея, когда он прибыл за Ассоль.

6 "Б" класс школы №106 имени летчика-героя Чкалова стоял в очереди на аттракционы. Все были нарядные, только что с митинга. Девчонки сегодня надели белые фартуки и повязали огромные банты, мальчики нагладили рубашки. У каждого на шее алел пионерский галстук. Ребята галдели и толкались, наступали друг другу на ноги и капали подтаявшим мороженым на парадную форму. Воздух вокруг них звенел от смеха.

И только Алесь, обмирая, смотрел, как сокращается очередь на чертово колесо. Ему было так плохо, что вспотели ладони, а к горлу подкатила тошнота.

Во-первых, он боялся. Дул ветер, и при каждом его порыве металлические суставы аттракциона протяжно лязгали. Открытые кабинки далеко над землей выглядели крохотными и беззащитными. Казалось, они могут в любой момент сорваться и рухнуть вниз. Нет, Алеся не пугала высота сама по себе. В деревне он охотно лазал по деревьям и ходил нырять с обрыва. Он просто не доверял конструкции, которая выглядела, как металлический скелет, и скулила, будто побитая собака.

Но другие аттракционы в парке были еще хуже. Огромные качели-лодочки рывками взмывали в небо, словно пытались сбросить с себя ездоков. Маленькие металлические самолеты то подскакивали к облакам, то бухались на землю, как гигантские отбойные молотки. Чертово колесо хотя бы двигалось медленно. Не на детской карусели же кататься? Засмеют! Вовсе уйти не было возможности: узнав, что Алесь никогда не ходил в парк на аттракционы, однокашники потянули его с собой.

Была и еще одна причина поволноваться. На чертово колесо пускали за раз по четыре человека, потому что столько вмещалось в одну кабинку. Одноклассники заранее разбились на группы, пока ждали своей очереди. Все хотели кататься с друзьями. Алесь перевелся в 6 "Б" в марте, близких приятелей пока не завел, но неплохо общался со многими ребятами. Казалось, ему не хватает сущей мелочи, чтобы влиться в коллектив окончательно и найти товарищей на всю жизнь: какого-то смешного случая или общего дела.

Но сейчас все разделились на стайки, а без компании, кроме Алеся, остались только двое. Первым был Костя Платонов, тихий второгодник, который обычно в одиночестве сидел за последней партой, исследуя содержимое собственного носа. За это его, разумеется, дразнили Козявочником и грозились отлупить. Он не мог ничего ответить, только беспомощно моргал глазами из-под очков с толстыми стеклами. До драки никогда не доходило: бить смирного, жалкого Платошку считалось ниже достоинства мальчишек.

Без друзей осталась и Света Пакулева по прозвищу Пакля. Она слишком старалась всем понравиться, поэтому, по неписаному школьному закону, ее терпеть не могли. Она раздражала даже учителей, хотя всегда вызывалась помыть доску или принести мел. Девочек она вовсе доводила до скрипа зубов, когда с заискивающей улыбкой предлагала конфеты или дарила заколки. Если Пакля запиралась в школьном туалете, чтобы поплакать, никто никогда ее не утешал.

Платошка-Козявочник и Пакля! Хуже компании не придумаешь. Алесь отчаянно озирался, ища хоть кого-то, к кому мог бы присоединиться на чертовом колесе. Катание в одной кабинке со всеми презираемыми изгоями мгновенно закрепляет человека в статусе неудачника. Лучше уж умереть.

С тоской и завистью Алесь смотрел на хорошеньких девочек в белых гольфах и развязных мальчиков в пиджаках нараспашку, вслушивался в их разговоры, топтался рядом и улыбался, когда они смеялись. От шумной компании веяло теплом и весельем. В это время с другой стороны уже подбирались Пакля и Платошка. Отчаянием, одиночеством и могильным хладом тянуло от них.

– У Валюшки сегодня дома никого, – сказала Зыкина с хитрой улыбкой. – Я ананас порежу. Мне дядька привез.

– Тогда я кассеты принесу, – предложил Леня. Лучшая музыка всегда водилась у него.

– Ну уж нет! Ты опять только "Кино" ставить будешь.

Они уже обсуждали, к кому пойдут в гости после праздника. А Алеся не позвали! Как бы он хотел хоть одним глазком посмотреть на их веселье. Они будут слушать кассеты "Песняров" и Аллы Пугачевой и есть экзотический фрукт, который достал дядька Зыкиной. "Песняры" – это еще ладно, завывания про ненаглядную и Вологду-гду всегда казались Алесю глупыми. Но под песенку о Луи Втором девчонки обязательно станут танцевать. Еще и ананас этот! От одного только слова рот наполнялся слюной. Алесь никогда не пробовал ананасов. В Беларуси, где он прожил почти всю жизнь, росли только яблоки и груши.

После смерти отца его воспитывала бабка, древняя, как этот век. Когда ее не стало, мать вырвала Алеся из тихой деревушки на берегу реки и забрала в рабочий город Горький, зимой и летом окутанный хмурым туманом. Здесь пошли совсем другие пироги.

В деревне Алесь был маленьким мужичком, хозяином дома, взрослые здоровались с ним за руку, а дети охотно брали в компанию. Здесь же он стал колхозником, деревенщиной, дураком, свеклой. Одноклассники потешались над его говором и необычными словечками, над толстой рожей и выгоревшими до белизны волосами. Никого не восхищало, что он умеет водить трактор и чинить табуретки. А, главное, он здорово отставал по программе.

В малокомплектной деревенской школе половину предметов вела полуслепая старушка Раиса Петровна, ветеран труда. Вместо объяснения темы она частенько вслух читала любимые книги или разрешала поиграть в слова. Если она, утомившись, клевала носом, ребята тихонько выскальзывали из кабинета и разбегались по своим делам. В снежные и дождливые дни, когда дороги превращались в непролазное болото, в школу вовсе никто не ходил.

В новом классе Алесь сидел дурак дураком. Из-за того, что он столько пропустил, объяснения учителей звучали, как полная белиберда, а формулы, правила, исторические факты и биографии писателей мешались в голове, создавая уродливых кадавров. Раскольников путался с Распутиным, Тургеневы с Турбиными, а средневековые войны вовсе сливались в единый непонятный ком с поющими мушкетерами.

Алесь так боялся опозориться, что почти разучился говорить. Когда ему все же приходилось это делать, он удивлялся звуку собственного голоса.

"Если меня позовут сегодня на праздник, я буду им лучшим другом на всю жизнь!" – загадал он отчаянно.

Очередь на чертово колесо сокращалась. Алесь злобно зыркнул на злополучных изгоев, Пакулеву и Платонова, чтобы даже не думали подходить. Платошка все понимал и стоял в сторонке, перебирая грязными пальцами край пиджака. А вот Пакля, бедная, глупая Пакля, уже пробиралась через толпу к Алесю, сияя улыбкой, готовая ухватить его за руку и утянуть на дно.